Винг

Эдвард неумолимо приближался. Штолльберг закрыл глаза. Он так много молился, каялся… Он несомненно попадет в рай… Или нет?! Он попытался срочно примирить свою жестокую, извращенную в человеческой сущности душу с Создателем, но в предсмертном прозрении вдруг осознал всю мерзость своей грешной лицемерной жизни и понял, что не успеет, не успеет искупить! Куда там… Второй жизни не хватит! Шаги возмездия гремели все ближе… Похоронным набатом грянули в его памяти слова окаянного армянского мага: "Твоя смерть сейчас смотрит на тебя!" Немец понял, что старик знал, провидел его конец еще тогда… В отчаянии, ощущая, как расслабляется низ живота, и теплое течет по ногам внутри доспехов, он молитвенно сложил руки с кинжалом и всхлипнул:

— O! Mein himmel Gott…

Далее все кончилось для него на этом свете. Взмахом меча, невидимым из-за невозможной быстроты, Эдвард рассек тело убийцы пополам в поясе вместе с доспехами. С лязгом рухнуло на песок туловище тевтонца, но разрубленный барон тут же перевернулся, приподнялся на локтях и уставился на свою нижнюю половину, чудом устоявшую на железных ногах.

Дикий вопль огласил арену, заставив всех нервно вздрогнуть:

— Du!!! Ferfluchter…

Отголоски последнего слова грешной, принадлежащей злу души долго метались под верхней полуразвалившейся аркадой цирка. Зрители в ужасе крестились. Подогнулись и упали ноги немца, ткнулся волчьей личиной в песок верхний обрубок.

Эдвард нетвердо шагнул к королевской ложе, смутно различая сквозь пелену страдания потрясенное лицо Ричарда, и застыл в двух шагах от барьера, опустив окровавленный меч. Невыносимая боль ожогов перешла границу человеческого терпения.

Ричард поднялся с кресла, но не успел сказать ни слова. С трибуны к барьеру через ряды зрителей пробился тучный епископ Бове, давний недоброжелатель короля и всех его друзей. Перевесивши брюхо через мраморный парапет, что-то запыхтел в ухо де Сабле.

Гроссмейстер выслушал его, встал, поклонился королю, удивленно на него уставившемуся, и елейно сказал:

— Ваше величество, конечно, согласится, что победивший рыцарь воспользовался в бою не силами, данными человеку Господом, а, похоже, иными — темными силами зла!

— Нет! Не соглашусь! Не много ли на себя берешь, поп, что смеешь сомневаться в приговоре Божьего суда?! А ты что молчишь, Томас?!

Барон деланно-равнодушно повел тяжелым плечом:

— Мне и самому этот красавчик давно любопытен своим невероятным везением… Да и разговоры о нем идут… тоже…

Король негодующе сжал кулак. На трибунах со всех сторон мелькали черные рясы стягивающихся к королевской ложе многочисленных служителей Божьих.

Наверху, на щербатых зубцах аркады чей-то голос пронзительно и громко пропел:

— Колду-ун! Чернокни-ижник! Некромант!!!

Эдвард, не в силах более стоять, сломанной куклой рухнул на песок. Перемахнув ограждение, к нему бросились Алан и Шимон.

Король на секунду вырвался из растущей в ложе толпы в рясах и сутанах, шагнул к барьеру, глазами нашел де Шаррона, жестом поманил к себе, отстранил галдящих святош, склонился к капитану:

— Мессир, скажи его рыжему сквайру, пусть немедленно увозит Винга отсюда! И подальше! И чтобы года два глаз не казал… Не то, боюсь, несдобровать ему!

ЭПИЛОГ. ЧЕЛОВЕК

Ранним утром по дороге между бурыми от пыли виноградниками тащилась телега, запряженная сильной лошадью. На козлах с вожжами в руках сгорбился Шимон. Алан верхом держался позади. Боевой конь Эдварда бежал за ним в поводу.

Вставшее недавно солнце перечеркивало дорогу розовыми косыми лучами сквозь просветы шпалер. Крестьяне на склонах холмов поднимали головы на стук подков и провожали взглядом путников, опершись на лопаты, пока тех не скрывал очередной поворот.

Алан шпорами толкнул мерина, подогнал вплотную к задку телеги. Шимон с облучка обернулся к другу.

— Как он? — спросил гэл вполголоса. — Спит?

Шимон покачал головой, глядя на Алана грустными глазами. У гэла защемило сердце, так они напомнили взгляд Ноэми.

— Нет, Ал, не спит… — обернувшись, он откинул легкое покрывало на толстом слое соломы.

Неподвижный взгляд Эдварда был устремлен в белесое небо.

— Может, ты пить хочешь? Дать водички? — спросил Шимон.

Сакс облизал почерневшие губы, хрипло прошептал:

— Дай…

Шимон остановил лошадь, слез с облучка, вытащил из-под сена глиняную флягу, смочил рыцарю губы.

Алан склонился с седла:

— Болит, Эд?

— Ну, что ты человека зря тормошишь, Ал? — заворчал Шимон. — Сам, что ли не понимаешь?

Эдвард не ответил. От него не слышали и десяти слов после поединка, он молчал уж третьи сутки, не стонал, но ясно было, что мучается он страшно.

Иудей отошел к обочине, и, орошая упругой струей пыльный кустик полыни, негромко бросил через плечо:

— Что ты, таки, к нему пристаешь? "Больно, не больно"! Он просто спекся в своем железе, как маца в печке на Пасху. Хорошо еще, машина работает, убирает то, что течет с ожогов… Не знаю, довезем ли до Тиграна? Да и жив ли старик? Слышал, что немец сказал Эду…

— Кому ты поверил? Тигран не смеет погибнуть! На него одна надежда… Нет, надо довезти! Мне кажется, Эд сегодня малость лучше… Должен выкарабкаться!