Винг

Наконец, комтур устал. Он чувствовал себя так, словно сутки не отходил от наковальни в жаркой кузне, руки его гудели. Он поднял лицо вверх, тщась поймать открытым ртом капли дождя сквозь прорези волчьей пасти забрала. Странный, едва различимый после грохота шара о доспехи и раскатов грома в небе, звук привлек его внимание. Фон Штолльберг склонился к мокрому металлу шлема сакса. Нет, он не ослышался, из-под стали явственно доносились тихие всхлипывания. Эдвард плакал, беспомощный, неподвижный, одинокий, там, внутри, перед лицом смерти.

Жестокое сердце комтура возликовало, он понял, что победил. Навалившись коленом на грудь поверженного врага, он рванул застежку его шлема, другой рукой нащупывая рукоять мизерикордии.

— Сейчас пойдешь в ад, щенок, следом за старым колдуном! — услышал Эдвард злобное шипение тевтонца.

На трибуне коротко взвыла труба. Немец обиженно обернулся: не понял в первую секунду, почему у него отнимают затравленную добычу, но затем, вспомнив правила поединка, выпрямился и устало, нехотя, вразвалку поплелся под дождем к судейской ложе.

Остановившись в нескольких ярдах от нее, он ждал. Небо над цирком почти ежесекундно кроилось сизыми вспышками молний, освещавшими застывшие в напряженном молчании ряды зрителей.

Алан на трибуне шепнул Шимону:

— Все одно не жить немчуре! Сегодня же подкараулю!

Еврей не ответил, с ненавистью глядя на барона.

Король повернулся в де Сабле, тот поспешно кивнул. Государь обратил взгляд на де Во, тот, помедлив, тоже опустил массивную голову. Ричард долго молчал, глядя сквозь дождь на ристалище, где недвижно лежал его двукратный спаситель, но делать было нечего — победитель не нарушил правил, жизнь Эдварда несомненно принадлежала немцу. Монарх чуть склонил пасмурное чело, но Штолльберг все стоял перед ним, будто чего-то не понял.

— Тевтонец, ты получил свое, и уходи! — с досадой сказал Ричард и отвернулся.

Торжествующе пропела труба. Барон четко крутанулся кругом через левое плечо, вздел руку с мизерикордией вверх, будто крестом рукояти призвал Господа в свидетели своей победы, и двинулся к Эдварду. Но не успел сделать и двух шагов.

Ослепительная синяя лента молнии мгновенно соединила небо и центр ристалища, протянулась, пульсируя, от низко нависшей тучи к мечу в откинутой в сторону руке лежащего ничком рыцаря. Собравшиеся в цирке на несколько секунд ослепли, а когда желтые отпечатки огненного зигзага чуть померкли в их глазах, увидели…

Рядом с вишневым пятном на арене, расплавленным песком — туда по клинку ушла молния — в клубах пара зашевелился, заворочался поверженный рыцарь. Сел, поднялся на колени, выпрямился во весь рост. Голубые яркие искры перепрыгивали через сочленения доспехов, курился из-под них слабый бурый дымок. Меч в его руке посинел почти дочерна, капли дождя шипели на нем.

На трибуне Алан схватил Шимона за руку и до боли сжал ее. Де Шаррон подался вперед, всматриваясь дальнозоркими стариковскими глазами в ожившую фигуру друга.

Эдвард шагнул к оцепеневшему от неожиданности немцу. Мучительная боль пронзила тело сакса, оно горело, горело, как когда-то рука на жаровне… Он охнул так громко, что услышали на трибунах. Зрители зашевелились, заволновались.

Но рыцарь не слышал их криков, лишь одна мысль теперь владела его сознанием — красный глаз дракона, огонек индикатора разрядки батареи, внезапно погас. Он вновь мог двигаться, владел своим, пусть истерзанным и обожженным, телом. Молния, пройдя по мечу, зарядила машину, вернула ей утраченную было мощь, и пусть сила явилась к нему пополам с нестерпимой мукой, он благодарен Господу за подарок и кается, что роптал. Страшная весть о гибели Тиграна — вот кара за сомнения, но Бог дает ему и возможность отомстить!

Эдвард сжал зубы, чтобы не закричать от боли, мысленно прошептал:

— Благодарю тебя, Господи, за эту горькую милость… — и снова шагнул, еще и еще.

Фон Штолльберг, дрожа, отступал, пятился к королевской ложе. Одна мысль владела суеверным немцем — бежать! Спрятаться от ненавистного врага, восставшего Божьим попустительством! Зачем он солгал, что убил армянина, зачем помянул его всуе? Вот вызванный им самим нечестивый чародей и воскресил своего пащенка…

Ноги не слушались барона, он сгорбился, застыв на месте в смертной истоме. Ослабевшей рукой протянул крест мизерикордии навстречу мстителю и хрипло пролаял сквозь волчью пасть:

— Колдун! Колдун!!! Сгинь!!!