Винг

А Эдвард вспомнил о Боге, всего несколько минут осталось ему до встречи с Создателем. Куда попадет он после смерти? В рай, в ад?! Простит ли ему Господь вольные и невольные прегрешения? А он и не исповедался перед боем! Смерть Ноэми заслонила все на свете, он и не вспомнил о покаянии, не подумал очистить душу перед смертью! Шаррон сказал, что немец каждый день служил обедни… Может быть, поэтому удар Эдварда и не достиг цели? Неужели Господь неумолимо отнял у него силу в такой момент, за секунду до победы, как злой ростовщик лишает должника всего нажитого, мстительно не давая минуты отсрочки. Да, значит, час пробил! Так что же там, наверху, за существо, всемогущее, но мелочное и безжалостное?! Ужель доставляют ему удовольствие страдания слабейших по сравнению с Ним созданий?! Или Господь просто равнодушен к ним, к жалким ничтожным людишкам? Так, значит, нет милосердия Божьего?! Не исполнившие формальной его воли, отвергшие мертвящую догму, сойдут в огненную бездну со всеми своими живыми чувствами, чаяниями, надеждами. А сам Он может творить все, что угодно: терзать человека, испытывать его терпение, разорять, отнимать любимых, казнить, не давать счастливо жить, в конце концов?! И совершая все это, или позволяя свершаться, не суть важно, он требует соблюдения своих жестоких законов от них, слабых и, по существу, полностью невольных? Сам будучи вне морали? Да такого просто не должно быть!

И ощутив первый, еще слабый, осторожный удар по панцирю, увидев немца, мнительно отскочившего назад, Эдвард горько подумал:

— Не верю! Не верю, что это так! Либо Господь милосерд, и ему безразличны молитвы, невольные прегрешения и форма веры, и все добрые люди в мире хороши для него, либо бесполезно бороться за его благоволение, расположение, милость! Милость капризного, вероломного, равнодушного к страданиям слабых, но всемогущего… Добиться ее — означает лишиться человеческого достоинства, стать рабом… Да, рабом Божьим… Но кому нужны рабы? Рабовладельцу? — и погружаясь под градом ударов осмелевшего барона в ослепительную, рвущую череп, боль, успел еще раз осознать. — Не верю! Не хочу верить в такого жестокого Бога!

Озверев от только что пережитого страха и унижения, тевтонец с хаканьем крестил мечом беспомощного рыцаря справа налево и слева направо. Эдвард пока держался, отводил часть смертоносных взмахов в сторону, но быстро терял последние силы, отказывались держать слабые ноги, гнула к земле двойная тяжесть навсегда уснувшей машины и доспехов. Правая, чужая, рука, накрепко сжав рукоять меча после отключения питания, не слушалась, он левой неуклюже поворачивал мертвый кулак с клинком навстречу железному грохочущему водопаду ударов комтура.

Сознание помутилось на миг от оглушительного грохота, Эдвард зашатался: меч тевтонца опустился на стальной горшок сверху. Спасло, что шлем опирался на кованый воротник панциря и оплечья. Немец заметил успех попадания в голову и рубанул наискось. Звон, казалось, раскалил добела барабанную перепонку. Сакс рухнул на колени, единственным желанием стало сорвать железо с невыносимо гудящей головы и, пусть смерть, завершить схватку.

Фон Штолльберг отскочил, перехватил меч поудобнее, размахнулся, как при колке дров, и одновременно с очередной вспышкой молнии обрушил безусловно смертоносный удар на склоненную голову ненавистного врага.

Но случилось то, что многие сочли чудом, а в самом деле к оглушенному Эдварду на мгновение вернулась координация движений: навстречу неумолимо падающему клинку немца рыцарь успел выставить свой волшебный по твердости меч. Он опер его о край стального горшка собственного шлема и лезвия противников сошлись крест-накрест на жесткой опоре.

Что ж, этим могучим ударом тевтонец доказал, что способен свершить то, что до сих пор было по плечу лишь машине Эдварда, он перерубил… свой широкий меч.

Рыцарь, совсем уже без сознания от страшного сотрясения, мягко завалился набок, а немец, яростно прорычав из волчьей пасти что-то, отшвырнул обломок, оставшийся в руках, в сторону и стал распутывать петлю моргенштерна на поясе.

Следующие пять минут он метался вокруг слабо шевелившегося на мокром песке тела и без устали гвоздил шипастым шаром по чему придется. Усилия его приносили на удивление ничтожный результат, чудесные латы не мялись и не пробивались, напротив, один за другим ломались шипы моргенштерна. Но издалека, с трибун, сквозь пелену обложного дождя, каждый удар выглядел смертельным.

Алан подался вперед, словно хотел прыгнуть через барьер, бежать на помощь другу, но де Шаррон удержал его неодобрительным взглядом. На лице Шимона слезы смешивались с дождем.