Винг

Молодой рыцарь несколько дней ловил на себе выжидающие взгляды отца Бартоломью, а потом не выдержал психологического давления и исповедался. Их разговор длился почти целый день. Священник был очень любопытен, его интересовали все подробности невероятной истории Эдварда. Потом он долго думал, и, наконец, высказался в том смысле, что, дескать, неисповедимы пути Господни, и если ему угодно явить чудо, то кто они такие, чтобы сомневаться в его истинности, а против происков нечистого имеется только одно эффективное средство — искренняя вера, и, если его духовный сын истово верует в Бога, то расточатся все врази Его! Аминь! И мудрый старик отпустил Эдварду грехи.

Эх, кабы все было так просто для раба Божьего Эдварда! Он ловил иногда себя на мысли, что как раз за искреннюю веру он и получает от Всевышнего синяки и шишки. Все рыцарственная натура юноши восставала против этого. Ну, ясно, Господь проверяет, кто — агнец, а кто — козлище, но можно же выбрать и менее жестокие способы выбраковки. Ведь он читает в сердцах людей! Какое уж тут милосердие Божье! Юноша ловил себя на мысли, что охотнее оказался бы в аду с Ноэми и Тиграном, с Аланом, чем в раю, например, с фон Штолльбергом. Еретическая идея блуждала у Эдварда в голове: если, как выразился когда-то гэл, Бог джентльмен, то у него критерии отбора праведников никак не должны совпадать с поповскими.

Старый тан, меж тем, после смерти жены ни дня не оставался трезвым. Когда Эдвард осторожно попытался намекнуть отцу, что негоже так по-свински пить, старик слезливо стал сетовать, дескать, никто его, бедного, не понимает, никто не разделяет боль потери, он остался один-одинешенек на белом свете, потому что у него скончалась любимая супруга, и вот он вынужден заливать вином горе. Его, видимо, следовало понимать так, что это только у него умерла жена, а вот сын, напротив, не лишился матери, и что другим горевать не дозволено, так как их потеря ничто по сравнению с его, Альреда, утратой. Эдварду стало противно, он более не затрагивал эту тему, а просто держался от пьяного отца подальше.

Да и все в поместье старались избегать общения со вздорным и сварливым стариком. И раньше-то не отличавшийся ангельским характером, теперь он стал и вовсе невыносим: орал на работников, за ничтожные, а то и выдуманные провинности нещадно сек рабов, а арендаторам, чьи семьи веками верно служили его предкам, в это тяжелое для всех время поднял плату, и упрямо стоял на своем, хотя их жены с воем валялись у него в ногах.

Недели через две после похорон жены Альред умудрился поссориться и со своим кротким капелланом, спьяну выгнал его из замка. Отец Бартоломью со слезами расставался с домом, который привык считать родным, где служил более двадцати лет, где надеялся упокоиться в мире. Эдвард хотел было высказать почтенному родителю, что о нем думает, но священник в смирении паче гордости запретил, единственно позволив проводить себя до аббатства святого Витольда, где рассчитывал обрести приют.

Кроткий старик всю дорогу до обители увещевал молодого спутника не грешить, не ссориться с отцом. А для себя пожелал лишь, чтобы Эдвард не забывал почаще навещать его. Юноша и сам не прочь был бы спокойно пожить в гостинице для паломников, но, встретив на монастырском подворье и не помышляющего об отъезде сэра Дэна, отказался от соблазнительной мысли. Менять отцовский хрен на дэнову редьку, конечно, не имело никакого смысла. Недовольного приездом отца Бартоломью жадного аббата рыцарь умаслил, вручив увесистый кошель с золотом, и выразил надежду, что старик ни в чем не будет нуждаться.

Через пару дней Алан попросил месяц отпуска — решил съездить на родину. Эдвард загорелся было махнуть в Шотландию вместе с другом, тем более, что приезжали герольды, объявляли о присяге королю Джону, обязывали всех собираться в Йорк, и на это время стоило исчезнуть, но передумал, так как его отговорила кузина.

Она осталась, пожалуй, единственной, с кем не поссорился Альред, не считая его постоянных собутыльников-дружинников. Старик и раньше-то в ней души не чаял, она всегда умела ему угодить, а после смерти леди Винг и вообще не оставляла тана надолго одного: чаще всего он сидел за столом на почетном месте, стража пила напротив, а Бренда, уютно пристроившись рядом с дядей, часами выслушивала его бессвязные пьяные речи, подливала вина, а когда старик отключался, вызывала слуг и заботливо укладывала его в постель.