Виллет

Вернувшись, я осмелилась поддразнить доктора Джона относительно неравнодушия мадам. Как же он смеялся! Каким весельем сияли глаза, когда он вспоминал вычурные выражения и повторял некоторые фразы, забавно и точно передавая быструю, плавную французскую речь! Он обладал превосходным чувством юмора и составлял лучшую на свете компанию – в тех случаях, когда хотя бы на несколько минут мог забыть о мисс Фэншо.

Говорят, что ослабленным людям полезно находиться на спокойном мягком солнце: якобы это придает жизненные силы. Пока маленькая Жоржетта Бек выздоравливала после болезни, я часто брала ее на руки и часами гуляла по саду вдоль стены, увитой зреющим на южном солнце виноградом. Ласковые лучи исцеляли маленькое бледное тельце так же успешно, как наполняли соком свисающие грозди.

Существуют человеческие характеры – ласковые, теплые и доброжелательные, – в чьем сиянии слабому духом так же полезно жить, как слабому телом – нежиться в лучах полуденного солнца. К числу этих редких натур, несомненно, принадлежали доктор Бреттон и его матушка. Они любили распространять счастье, точно так же как некоторые любят причинять несчастье, и делали это инстинктивно: без шума и практически неосознанно. Возможность доставить радость ближнему возникала спонтанно. Каждый день моей жизни в доме осуществлялся какой-нибудь маленький план, неизменно венчавшийся приятным финалом. Несмотря на огромную занятость, доктор Джон находил время, чтобы сопровождать нас с миссис Бреттон на каждой небольшой прогулке. Не понимаю, как ему удавалось справляться с многочисленными вызовами, однако, умело их систематизируя, он умудрялся ежедневно выкраивать свободное время. Я часто видела Грэхема утомленным, но редко изможденным и никогда – раздраженным, сбитым с толку или подавленным. Все его действия отличались легкостью и грацией непобедимой силы, жизнерадостной уверенностью неистощимой энергии. Благодаря его заботам за две счастливые недели мне удалось познакомиться с Виллетом, его окрестностями и жителями ближе, чем за предшествующие восемь месяцев. Он показывал достопримечательности, о которых прежде доводилось лишь слышать; с увлечением сообщал интересные и полезные сведения. Никогда не считал за труд что-то мне рассказать, а уж я точно не ленилась слушать! Он не умел рассуждать холодно и туманно, редко обобщал, никогда не пустословил, но, казалось, любил милые подробности почти так же, как я, умел наблюдать за характерами, причем не поверхностно. Эти черты сообщали его речи особый интерес, а умение говорить непосредственно от себя, не занимая и не воруя из книг то сухой факт, то стертую фразу, то тривиальное мнение, придавало высказыванию свежесть столь же желанную, сколь и редкую. На моих глазах богатая личность раскрывалась в новом свете, переживала новый день, возвышалась вместе с благородным рассветом.

Миссис Бреттон обладала щедрым запасом доброжелательности, однако Грэхем владел сокровищем более щедрым. Сопровождая его в поездках в Нижний город – бедный перенаселенный квартал, – я с удивлением обнаружила, что там мой спутник выступал не только в роли врача, но и в роли филантропа: привычно, жизнерадостно, ни на миг не задумываясь о благородстве своей миссии, строил среди бедняков мир активного добра. Эти люди любили своего доктора Джона и приветствовали с неизменным энтузиазмом.

Но пора остановиться. Нельзя превращаться из справедливого рассказчика в пристрастного панегириста. Отлично сознаю, что Грэхем Бреттон был безупречен ничуть не больше, чем я сама. Человеческая слабость проявлялась на каждом шагу: не проходило ни часа, а может, и нескольких минут общения с ним, чтобы в поступке, слове или взгляде не промелькнуло что-то не от Бога. Богу не свойственно ни болезненное тщеславие доктора Джона, ни легкомыслие. Всевышний не смог бы состязаться с ним во временной забывчивости обо всем, кроме настоящего: в мимолетной страсти к сиюминутному, проявленной не грубо, в потворстве материальным прихотям, – но эгоистично, отречением от всего, что могло лишить пищи мужское самолюбие. Он с восторгом кормил это прожорливое чудище, не задумываясь о цене пропитания и не заботясь о жертвах, принесенных ради его благополучия.

Прошу читателя заметить кажущееся противоречие двух образов Грэхема Бреттона – общественного и личного, внешнего и внутреннего. В первом, общественном описании, он предстает человеком, не помнящим о себе, скромным в проявлении энергии и честным в ее приложении. Во втором, домашнем портрете, присутствует сознание собственной ценности, удовольствие от почитания, некоторое безрассудство в возбуждении чувств и некоторое тщеславие в их получении. Оба изображения верны.