Виллет

– Возможно, я заслужил их, Люси. Если вы меня не уважаете, значит, я не достоин уважения. Боюсь, веду себя, как неуклюжий глупец. Должно быть, часто поступаю плохо: там, где хочу угодить, вызываю лишь раздражение.

– Этого вы не можете знать. Но даже если так, то чья вина здесь: вашего характера или чужого восприятия? Однако сейчас позвольте отказаться от слов, произнесенных в минуту гнева. Глубоко уважаю вас во всех без исключения смыслах и ситуациях. Недооценивать себя и переоценивать других – разве это не достоинство?

– Могу ли я переоценивать Джиневру?

– Я считаю, что можете; вы считаете, что не можете. Давайте согласимся на различии мнений. Простите меня, вот о чем я прошу.

– Неужели вы думаете, что я затаил злость за единственное горячее слово?

– Вижу, что не затаили: вы вообще не способны злиться, – и все же скажите просто: «Люси, прощаю!» Это избавит меня от сердечной боли.

– Забудьте про сердечную боль, как я стараюсь забыть про свою, ибо вы все-таки ранили меня, Люси. Теперь, когда боль ушла, я не просто прощаю вас, а испытываю благодарность за искреннюю благожелательность.

– Да, так и есть: я искренне желаю вам добра.

На этом наша ссора закончилась.

Читатель, если в ходе этого рассказа вам покажется, что мое мнение о докторе Джоне меняется, простите за кажущуюся непоследовательность: передаю чувства так, как чувствовала тогда; описываю понимание характера так, как понимала тогда.

Грэхем проявил присущее тонкой душе благородство и стал обращаться со мной еще доброжелательнее, чем до размолвки. Больше того: инцидент, который, по моим понятиям, должен был отдалить нас друг от друга, в некоторой степени изменил наши отношения, но не так, как я боялась. До этого пространство между нами разделяла невидимая стена: очень тонкая, прозрачная и холодная, – а теперь несколько жарких слов, пусть даже согретых гневом, растопили хрупкую пелену сдержанности. После ссоры и примирения завеса холода полностью растаяла. Думаю, что, начиная с этого дня и на всем протяжении нашей дружбы, доктор Бреттон никогда не разговаривал со мной церемонно. Казалось, теперь он знал, что если заговорит о себе и о том, что особенно занимает мысли, то непременно порадует меня и удовлетворит искренний интерес. Нетрудно догадаться, насколько часто в наших беседах упоминалась мисс Фэншо.

Джиневра! Он считал ее прекрасной, совершенно необыкновенной, с такой чистой любовью говорил об очаровании, доброте, невинности, что, несмотря на прозаическое знание реальности, даже для меня образ начал покрываться неким отраженным сиянием. И все же, читатель, должна честно признаться, что нередко мой друг говорил глупости, но я проявляла ангельское терпение, хорошо запомнив, насколько остра боль, причиненная попыткой переубедить, а тем более разочаровать его. В странном новом смысле я стала более эгоистичной и уже не находила сил отказать себе в удовольствии подчиниться его настроению и угодить его воле. Особенно абсурдным он по-прежнему казался тогда, когда сомневался, а тем более отчаивался в своей способности в конечном итоге завоевать предпочтение мисс Фэншо. Упрямее, чем прежде, в моем сознании укоренилась фантазия, что она лишь кокетничает, отвергая достойного поклонника, в то время как в сердце лелеет каждое его слово и каждый взгляд. И все же порой доктор Джон раздражал даже вопреки твердому решению все слушать и терпеть. В разгар горько-медового удовольствия он вдруг с такой силой ударял кресалом восторженного заблуждения по кремню моей решимости, что время от времени все-таки высекал искры. Однажды, чтобы унять его бесконечные душевные терзания, я осмелилась заявить, что не сомневаюсь в намерении мисс Фэншо принять его ухаживания.

– Не сомневаетесь! Но есть ли у вас основания для уверенности?

– Есть, причем самые убедительные.

– Право, Люси, скажите, какие именно!

– Вам они известны не хуже, чем мне. Больше того: удивительно, что, зная о них, вы до сих пор не уверены в преданности Джиневры. Честное слово, в данных обстоятельствах это едва ли не оскорбление.

– Сейчас вы заговорили быстрее и задышали чаще, но это не важно: продолжайте до тех пор, пока не дадите полного объяснения, мне оно необходимо.

– Обязательно его получите, доктор Джон. Порой вы необыкновенно великодушны и щедры, а как христианин, всегда готовы на приношение. Если бы отец Силас сумел обратить вас в католичество, вы осыпали бы его подаяниями для бедных, снабдили алтарь свечами и постарались как можно богаче украсить место поклонения любимому святому. Джиневра, Джон…

– Перестаньте! – воскликнул Грэхем. – Не продолжайте!

– Нет, позвольте вас ослушаться. Не могу сосчитать, сколько раз ладони Джиневры наполнялись из ваших ладоней. Вы дарите ей самые дорогие цветы, изобретаете такие изысканные подарки, представить которые способна лишь алчная женщина. Вдобавок мисс Фэншо обладает ювелирным гарнитуром, покупкой которого ваша щедрость едва не переступила границу экстравагантности.

Скромность, которую сама Джиневра никогда не проявляла в этом вопросе, залила лицо обожателя ярким румянцем.