Виллет

Мадемуазель Сен-Пьер неизменно присутствовала на уроках месье Эммануэля. Как мне сообщили, ее изысканные манеры, пристальное внимание, тактичность и учтивость произвели на джентльмена весьма благоприятное впечатление. Она действительно обладала искусством на некоторое время понравиться, если хотела, но симпатия не сохранялась надолго: уже через час высыхала подобно росе, исчезала подобно невесомой паутине.

День накануне торжества был столь же праздничным, как и само событие: в доме царила веселая суета, убирались и украшались классные комнаты. Тихая, стремящаяся к уединению душа не могла найти покоя ни внизу, ни наверху, так что мне не оставалось ничего иного, кроме как удалиться в сад. Весь день я бродила по аллеям или сидела, греясь на солнышке, находя приют среди деревьев, а собеседника – в собственных мыслях. Хорошо помню, что в тот день вряд ли обменялась с кем-то больше чем парой фраз, однако одиноко себя вовсе не чувствовала, скорее наоборот: радовалась спокойствию. Стороннему наблюдателю вполне хватило бы короткой прогулки по школе, чтобы заметить и оценить грандиозные перемены: появление артистического фойе, комнаты для переодевания и небольшой сцены с декорациями. Месье Поль Эммануэль в сотрудничестве с мадемуазель Сен-Пьер умело управлял веселой, энергичной компанией учениц, чей энтузиазм разделяла и Джиневра Фэншо.

И вот настал великий день. С раннего утра и до самого вечера солнце жарило так, что все двери и окна были распахнуты настежь, и это придавало существованию приятный оттенок летней свободы. Действительно, полная раскованность стала главным настроением дня. Учительницы и ученицы спустились к завтраку в халатах и папильотках: предвкушая avec délices[117] вечерний туалет, наслаждались возможностью провести утро в роскоши неаккуратности. Так члены городского совета постятся, готовясь к предстоящему пиру. Около девяти утра явилось важное должностное лицо – coiffeur[118]. Страшно сказать: маэстро обосновался в часовне и там, в присутствии кропильницы, свечей и распятия, торжественно исполнил таинство своего искусства. Девушки по очереди попадали ему в руки, а выходили в мир с гладкими, как раковины, прическами, пересеченными безупречно ровными белыми линиями и оплетенными сияющими, словно лакированными венками греческих кос. Я дождалась своей очереди, а когда в конце процедуры обратилась за советом к зеркалу, то не поверила своим глазам. Щедрый поток волнистых каштановых локонов изумил. Не веря, что все это богатство действительно принадлежит мне, я несколько раз дернула себя за волосы и только тогда успокоилась. Парикмахер оказался первоклассным мастером своего дела и настоящим художником: творил шедевры из посредственного материала.

Когда часовня исполнила возложенную на старинные стены обязанность, жизнь перетекла в спальню, ставшую средоточием на редкость изощренных омовений, переодеваний и украшений. Для меня навсегда осталось загадкой, каким образом обитательницы дома сумели сделать так мало, потратив на эту малость массу времени. Процедура выглядела секретной, сложной, долгой, однако привела к неожиданно простому результату. Белое муслиновое платье, голубой пояс (цвета Девы Марии), пара белых или соломенного цвета лайковых перчаток – такой предстала моему взору праздничная униформа, на достижение которой учительницы и ученицы потратили три драгоценных часа жизни. Однако следует признать, что, несмотря на простоту, результат оказался совершенным с точки зрения фасона, соответствия обстоятельствам и свежести. Прически также отличались изысканной красотой и определенным лаконичным вкусом в безупречной гармонии с полными, крепкими лабаскурскими фигурами – пожалуй, слишком плотными для более гибкого и тонкого стиля красоты. Общий эффект вполне заслуживал одобрения.

Помню, что, созерцая прозрачную снежную массу, я чувствовала себя темной точкой на залитом светом поле. Не хватало мужества надеть легкое, почти прозрачное платье, но в то же время следовало облачиться во что-то тонкое: погода и жара в комнатах не допускали плотных тканей. Пришлось обойти дюжину магазинов, пока взгляд не упал на фиолетово-серый – цвета, напоминавшего спустившийся на цветущее болото сумрачный туман, – материал вроде крепа. Моя портниха любезно приложила все свое умение, так как, по ее словам, ткань выглядела si triste, si pen voyant[119], что красота фасона приобрела особую важность. Хорошо, что она подошла к делу с творческим вниманием, ведь у меня не было никаких украшений, чтобы оживить платье, да и цветущей внешностью я не обладала.

В однообразной рутине монотонной ежедневной работы мы забываем о подобных недостатках, однако в тех особых случаях, когда красота должна сиять, наши слабости предстают во всей своей неприглядной очевидности.