Виллет

В это время – в цветущем сиянии лета – заведение мадам Бек превратилось в такое веселое место, каким вообще способна стать школа. Двустворчатые двери и окна с утра до вечера стояли распахнутыми настежь. Атмосфера наполнилась солнечным светом. Облака уплыли далеко за море и, несомненно, собрались вокруг таких островов, как Англия – милая земля туманов, решительно покинув более сухой континент. Мы больше жили в саду, чем под крышей: уроки проводились в большой беседке, здесь же проходили трапезы и, более того, постоянно присутствовал почти узаконивший свободу дух праздничных приготовлений. До долгих осенних каникул оставалось всего два месяца, но прежде ожидался великий день, важная церемония – не что иное, как праздник в честь именин мадам Бек.

Сама директриса держалась в стороне, не проявляя ни малейшего интереса к подготовке торжества, проведение которого было возложено на мадемуазель Сен-Пьер. Разумеется, она не знала и не догадывалась, что каждый год вся школа сдавала деньги на приобретение дорогого подарка. Тактичный читатель, конечно, оставит без внимания ежегодные краткие секретные консультации в комнате мадам.

«Что желаете получить на сей раз?» – вежливо осведомлялась парижская помощница. – «О, перестаньте! Ни к чему все это! Пусть бедные дети сохранят свои франки», – скромно и великодушно отвечала директриса.

Мадемуазель Сен-Пьер прекрасно знала повадки мадам, а выражение bonté[110] на ее лице называла не иначе как des grimaces[111] и даже не притворялась, что верит ей, поэтому холодно торопила: «Vite![112] Назовите, что это будет: ювелирное изделие или фарфор, галантерея или серебро».

«Eh bien! Deux ou trois cuillers, et autant de fourchettes en argent»[113].

(В результате мадам получала красивый футляр со столовым серебром стоимостью триста франков.)

В праздничную программу входило: вручение подарка; легкая закуска в саду; драматическое представление (силами учениц и учителей); танцы и ужин. Хорошо помню, что день прошел великолепно. Мадемуазель Сен-Пьер отлично разбиралась в подобных вопросах и умела прекрасно организовать не только подготовку, но и проведение торжества.

Кульминацией праздника стала, конечно, пьеса, потребовавшая целого месяца упорной подготовки. Выбор актеров предполагал глубокие познания и скрупулезность. До того как приступить к утомительным репетициям, было проведено множество уроков дикции и занятий по технике движения. Разумеется, одной лишь Сен-Пьер здесь не обошлось: потребовались дополнительные творческие способности, навыки и умения. И здесь оказал неоценимую помощь месье Поль Эммануэль – профессор литературы. Мне не довелось присутствовать на его уроках, но я часто видела, как наставник пересекал квадратный холл между жилым зданием и школой. Теплыми вечерами его лекции доносились из открытых окон и дверей класса, а имя фигурировало в долетавших со всех сторон анекдотах. Так, мисс Джиневра Фэншо, выбранная для исполнения главной роли, любила, скрашивая мне значительную часть досуга, оживлять речь частыми повторениями его высказываний и упоминаниями о его действиях. Она отзывалась о профессоре с отвратительной прямотой и притворялась, что до истерики пугается звука его шагов или голоса. Это был невысокий смуглый джентльмен, язвительный и суровый, который даже мне казался весьма неприятным: коротко стриженные черные волосы, землистое лицо с широким лбом, впалыми щеками, тонкими подвижными ноздрями, пристальным взглядом и суетливыми манерами. Он не отличался уравновешенным характером, часто раздражался и на репетициях яростно отчитывал своих нерадивых подчиненных, а порой обрушивался на новоиспеченных самодеятельных актрис со страстным осуждением их фальшивого восприятия, холодных эмоций, слабого воплощения. «Ecoutez!»[114] – разносился по зданию подобно звуку трубы его голос. Когда же ему пыталась подражать маленькая фальшивая дудочка Джиневры, Матильды или Бланш, сразу становилось понятно, почему это робкое эхо вызывает презрительный стон или яростно-гневное шипение.

– Vous n’êtes donc que des poupées![115] – гремел он. – Vous n’avez pas de passions – vous autres. Vous ne sentez donc rien? Votre chair est de neige, votre sang de glace! Moi, je veux que tout cela s’allume, qu’il ait une vie, une âme![116]

Тщетный пыл! И когда наконец месье Поль понял, что старается напрасно, то решительно отказался от дальнейших попыток. Прежде он разучивал с ними великую трагедию, теперь же разорвал ее на мелкие клочки, а на следующий день принес маленький комический пустячок. На это ученицы взглянули более благосклонно, и профессору удалось быстро вбить текст в их красивые, тщательно причесанные головы.