Виллет

– Je fais mon lit et mon ménage[329]. Обедаю в ресторане, ужинаю где придется. Провожу дни в трудах, но без любви, в одиночестве коротаю долгие ночи, как дикий бородатый монах. Никто из живущих на этом свете меня не любит, кроме нескольких старых сердец – таких же изможденных, как мое, – и кучки несчастных страдальцев, бедных материально и духовно. Земной мир их отвергает, но неоспоримая воля и закон обещают царство небесное.

– Ах, месье, я знаю!

– Что знаете? Верю, что многое, но только не обо мне, Люси!

– Знаю, что вы имеете красивый старинный дом на красивой старинной площади. Так почему же не живете там?

– Вот как! – удивленно пробормотал профессор.

– Мне там очень понравилось, месье. От серых каменных плит к двери поднимаются ступени, а за домом возвышаются деревья – настоящие деревья, а не какие-нибудь кусты: старинные, темные, раскидистые. В часовне-будуаре вы могли бы устроить кабинет: там так спокойно и торжественно!

Он слегка засмущался, покраснел и улыбнулся.

– Откуда вам все это известно? Кто рассказал?

– Никто, но, может быть, приснилось? Как выдумаете?

– Разве мне дано проникнуть в сновидения? Еще меньше, чем угадать мысли женщины.

– Если приснилось, то я видела не только дом, но и его обитателей: священника – старого, согбенного и седого; служанку – тоже старую и живописную; очень странную леди. Голова ее едва достигала моего локтя, а роскошь одеяния не уступала королевской. На ней было лазурное платье и шаль стоимостью не меньше тысячи франков, а таких роскошных драгоценностей мне еще ни разу не доводилось видеть. Только вот фигура ее выглядела так, словно была сломана и согнута пополам. Казалось, удивительная дама пережила обычные человеческие годы и достигла возраста болезней и печалей. Она стала угрюмой, почти злобной. И все же кто-то заботился о ней в немощи и прощал прегрешения в надежде, что и его прегрешения получат прощение. Эти трое живут вместе: госпожа, святой отец и служанка – все старые, все слабые, все собранные под одним добрым крылом.

Месье Поль закрыл ладонью верхнюю половину лица, и мне видны были только скептически изогнувшиеся губы.

– Вижу, вам удалось проникнуть в мои секреты. Но каким образом?

Я поведала о поручении, с которым была послана в Старый город, о задержавшей меня грозе, о суровости леди и доброте священника.

– Пока я сидела, пережидая разгул стихии, отец Силас помогал скоротать время своей историей.

– Историей? Но какой? Отец Силас не отличается разговорчивостью.

– Месье желает, чтобы я повторила то, что услышала?

– Да, и с самого начала. Хотелось бы услышать, как мисс Люси владеет французским языком. Готов простить обилие варваризмов и даже щедрую порцию островного акцента.

– Месье не одобрит амбициозных масштабов истории и зрелища застрявшего в середине пути рассказчика. Но я объявлю название: «Ученик святого отца».

– Вот как! – воскликнул месье Поль, густо покраснев. – Добрый священник не смог найти темы хуже. Это его слабое место. Так что же насчет ученика?

– О, многое.

– Потрудитесь изложить: горю желанием услышать.

– Речь шла о юности и возмужании ученика, о скупости его, неблагодарности, жестокости и непостоянстве. Такой вот ученик, месье: неблагодарный, злопамятный, лишенный благородства!

– Et puis?[330] – спросил месье, доставая сигару.

– А потом, – продолжила я, – ему пришлось пережить несчастье, не вызывая жалости, вынести испытание, не вызывая восхищения, претерпеть страдания, не вызывая сочувствия, а в итоге совершить недостойную христианина месть, обрушив на голову обидчика горящие угли.

– Вы не все рассказали, – заметил профессор.

– Думаю, почти все – во всяком случае, перечислила названия глав в повествовании отца Силаса.

– Забыли еще одну главу: неспособность ученика к любви, его холодное, жестокое, монашеское сердце.

– Да, вы правы, теперь вспоминаю. Отец Силас упомянул, что его призвание сродни высшему долгу, а жизнь связана и определена.

– Но какими узами или обязательствами?

– Прошлыми узами и нынешними благодеяниями.

– Значит, вам известно все?

– Я изложила то, что услышала.

Несколько минут прошло в задумчивом молчании.

– А теперь, мадемуазель Люси, посмотрите на меня и с той правдивостью, которую никогда не нарушите сознательно, ответьте на вопрос. Поднимите же глаза: не сомневайтесь, не бойтесь довериться. Я достоин доверия.

Я выполнила просьбу.

– Теперь, зная мое прошлое, мои обязательства, а также давно имея представление о моих недостатках, готовы ли вы продолжить нашу дружбу?

– Если у месье есть такое желание, я буду только рада видеть в нем друга.

– Я говорю о близкой дружбе – искренней и глубокой, родственной во всем, кроме крови. Станет ли мисс Люси сестрой очень бедного, связанного, обремененного обязательствами человека?

Я с трудом подобрала слова, но, кажется, все-таки ответила. Он взял меня за руку, и сразу стало тепло и спокойно. Дружба месье Поля не была сомнительным, неустойчивым благом, холодной далекой надеждой – чувством настолько хрупким, что его можно разрушить прикосновением пальца. Это была надежная поддержка, как за каменной спиной.