Виллет

– Нет, слишком оно основательное. Это ты сам. Мисс Люси, предупредите мадам Бек, чтобы не реагировала на просьбы папы принять меня, потому что в итоге придется принять и его. Раз он меня дразнит, я тоже расскажу кое-что занятное, слушайте: примерно пять лет назад, когда мне исполнилось двенадцать, папа решил, что излишне меня балует и расту я не приспособленной к жизни и все такое прочее, и что спасти меня сможет только школа. Я плакала и просила сжалиться, однако месье Бассомпьер проявил каменную твердость и все-таки отправил меня в закрытое заведение. И что же в результате? Самым восхитительным образом он и сам поступил в школу: едва ли не каждый день приезжал меня навестить. Мадам Агреду ворчала, однако напрасно. В конце концов нас с папой вежливо попросили освободить почтенное учреждение от своего присутствия. Люси может рассказать мадам Бек об этой маленькой особенности: думаю, директриса имеет право знать, чего следует ждать от новой ученицы и ее папочки.

Миссис Бреттон спросила мистера Хоума, что тот может сказать в свое оправдание. Поскольку убедительных аргументов не последовало, против него было выдвинуто обвинение, и Полина восторжествовала.

Однако помимо лукавства и наивности она обладала и другими чертами. После завтрака, когда старшие ушли – должно быть, чтобы обсудить дела миссис Бреттон, – а Полина, Грэхем и я на короткое время остались втроем, детство мгновенно ее покинуло. В более близкой своему возрасту компании мисс Бассомпьер сразу превратилась в леди, даже лицо изменилось: то, что в общении с отцом придавало ему подростковое очарование, уступило место задумчивости и спокойствию.

Грэхем, несомненно, тоже заметил перемену. Несколько минут он провел возле окна, глядя на снег, а потом подошел к камину и присоединился к нам, однако уже без прежней легкости, поскольку найти подходящие темы для беседы оказалось нелегко. Доктор выбирал их осторожно, придирчиво и в конце концов туманно заговорил о Виллете, его жителях и достопримечательностях. Мисс Бассомпьер ответила вполне по-женски: в умной, не лишенной индивидуальности манере. Время от времени тон, взгляд, жест – скорее оживленный и быстрый, чем сдержанный и умеренный, – выдавали прежнюю маленькую Полли. И все же в облике и манерах появилось столько элегантности и даже блеска, столько спокойствия и светской грации, покрывавших все особенности слоем золота, что человек не столь чувствительный, как Грэхем, не осмелился бы принять их за важные признаки, ведущие к искренней непосредственности.

Оставаясь сдержанным и внешне спокойным, доктор Бреттон не переставал наблюдать. Ни один из мелких импульсов и естественных порывов не остался без его внимания. Он не пропустил ни единого характерного движения, ни единого сомнения в словах, ни единой неточности в произношении. Временами, когда говорила быстро, Полина все еще немного шепелявила, однако сразу спохватывалась и, краснея, старательно, по-ученически, столь же забавно, как сама небольшая ошибка, повторяла слово правильно.

Всякий раз, когда это случалось, доктор Бреттон улыбался. Постепенно в процессе общения скованность с обеих сторон отступала: если бы беседа продолжалась, то, полагаю, скоро бы стала простой и искренней. На лицо Полины уже вернулась живая, с ямочками, улыбка, а пару раз она даже забыла исправить неверно произнесенный звук. Не знаю как, но изменился и доктор Джон: нет, не стал веселее, не проникли в серьезный, внимательный взгляд ни насмешливость, ни легкомыслие, – однако обстановка стала казаться ему более располагающей, что немедленно отразилось в непосредственности реакции и обходительности речи. Как и десять лет назад, этим двоим было о чем поговорить: время не сузило жизненный опыт и не обеднило сознание. К тому же существуют натуры, взаимное влияние которых таково, что чем дольше они беседуют, тем больше общих тем находят. В дальнейшем из общения возникает близость, а близость перерастает в слияние.

Скоро доктору Бреттону надо было ехать: профессия не допускала ни послабления, ни отсрочки. Он вышел из комнаты, но потом вернулся, и, я уверена, вовсе не для того, чтобы забрать из ящика стола какие-то бумаги или карточку, а чтобы напоследок убедиться, что Полина и в самом деле такова, какой он ее запомнил, а не представил в искусственном, пристрастном свете, что не совершил продиктованной чувством ошибки. Нет! Впечатление оказалось верным! Возвращением он скорее приобрел, чем потерял: унес с собой прощальный взгляд – застенчивый, но очень мягкий, такой же прекрасный и невинный, как у олененка из зарослей папоротника или у ягненка – из луговой травы.