Виллет

«Доброе, благородное сердце!» – подумала я, однако покачала головой и с улыбкой возразила:

– Не думайте об этом, не утруждайтесь. Писать мне! У вас нет на это времени.

– О, не беспокойтесь, найду. До свидания!

Он ушел. Тяжелая дверь захлопнулась. Топор упал. Казнь свершилась.

Не давая себе времени думать и чувствовать, глотая слезы, словно вино, я отправилась в гостиную мадам, чтобы нанести необходимый визит вежливости и почтения. Хозяйка встретила меня с великолепно изображенной сердечностью. Прием оказался демонстративно теплым, хотя и кратким. Уже спустя десять минут мне было позволено уйти. Я направилась в столовую, где в этот час учительницы и ученицы собрались для вечерних занятий, и снова услышала теплые слова – причем, кажется, не совсем фальшивые. Поздоровавшись со всеми, я наконец-то почувствовала, что имею право спрятаться в спальне, и, опустившись на край кровати, спросила себя: «Неужели Грэхем действительно напишет?»

Здравый смысл тайком пробрался сквозь полумрак длинной пустой спальни и благоразумно шепнул: «Возможно, напишет, но лишь однажды: добрая душа заставит сделать усилие, – а продолжения не последует». Велика глупость, способная поверить в такое обещание; безумна доверчивость, принявшая дождевую лужу с единственным глотком воды за вечный источник, дарящий влагу круглый год.

Я склонила голову и в такой позе просидела больше часа. Положив на плечо высохшую руку, касаясь уха холодными, посиневшими от старости губами, благоразумие продолжало нашептывать мудрые слова: «Но даже если напишет, что тогда? Мечтаешь о счастье ответа? О, глупая! Предупреждаю: отвечай коротко. Не надейся на восторг сердца и радость ума. Не давай простора чувствам. Не позволяй вспыхнуть искре откровенности. Не рассчитывай на искреннее общение…» – «Но я беседовала с Грэхемом, и ты не возражало!» – взмолилась я.

«Нет, – подтвердило благоразумие. – Тогда в этом не было нужды. Беседа тебя дисциплинирует. Разговариваешь ты плохо. Во время речи не забываешь о своем низком положении, не поддаешься иллюзиям. Боль, лишения, нищета связывают твой язык…» – «Но, – возразила я снова, – если телесное воплощение слабо и речь презренна, разве нельзя сделать письмо средством общения более достойным, чем дрожащие губы?» – «Напрасная мечта! Даже не пытайся вдохнуть душу в начертанные строки!» – сурово ответило благоразумие.

«Неужели нельзя выразить то, что я чувствую?» – «Никогда!»

Я застонала от безжалостного приговора. «Никогда»… О, какое жестокое слово!

Пришлось смириться с тем, что благоразумие не позволит поднять голову, улыбнуться, обрести надежду: не успокоится, пока окончательно не сломит, не унизит и не растопчет, ибо считает, что я родилась лишь для того, чтобы работать ради куска хлеба, ожидать мучений смерти и всю жизнь тосковать. Благоразумие может говорить правду, и все же неудивительно, что время от времени мы с радостью пренебрегаем его советами, вырываемся из-под опеки и даем волю воображению – его главному сопернику и нашему верному помощнику, нашей божественной надежде, – и, несмотря на неминуемую страшную месть, время от времени переступаем роковую черту. Благоразумие дьявольски мстительно: мне оно всегда напоминало злую мачеху. Если я и подчинялась ему, то только из страха, а не по любви. Давно следовало бы умереть от его дурного обращения, ограничений, холода, голода, ледяной постели, бесконечных избиений. Спасла меня лишь тайно преданная добрая сила. Благоразумие часто выгоняло меня зимней ночью на мороз, швырнув вслед обглоданные собаками кости, сурово заявив, что больше для меня ничего нет, даже не позволив попросить чего-то лучшего. И вдруг, посмотрев вверх, среди хоровода звезд я замечала одну, самую яркую, которая посылала мне луч сочувствия и внимания. Неслышно спускался и дух – тот, что добрее и лучше человеческого благоразумия, – и нес с собой заимствованное у вечного лета тепло, аромат никогда не вянущих цветов, красоту деревьев, чьи фрукты дают жизнь, чистый ветер счастливого мира, где день светел даже без солнца. Мой голод утолил добрый ангел: именно он принес странную сладкую пищу, которую собрал вместе с другими ангелами, в первый свежий час божественного дня вышедшими в серебряное от росы поле. Добрый ангел нежно развеял невыносимый, убийственный страх, милостиво позволил отдохнуть от смертельной усталости, щедро подарил парализованному отчаянию надежду и свет. Божественное, сострадательное, исцеляющее благо! Если я преклоню колени перед кем-нибудь, кроме самого Бога, то только перед твоим белым крылатым образом, прекрасным и на горе, и на равнине. Во имя солнца построены храмы, луне посвящены алтари. О, величайшая слава! Твое имя не возносят руки, не шепчут губы, но сердца поклоняются тебе вечно. Твой дворец слишком велик для стен, слишком высок для куполов. Это храм, где пол безграничен, а обряды пронзают сущее и воспламеняют гармонию миров!

Всесильный властитель! Твою стойкость поддерживает армия страдальцев, твои успехи вершит избранный отряд достойных воинов. Неоспоримое божество, сущность твоя нетленна!