Анабаптист
Не проклинайте никого, простите их! Вот, смотрите, я прощаю их всех!
8. Адмирал де Горн и барон Монтиньи.
Монтиньи. Прости меня, брат, я только что расстался с королем и меньше всего расположен ставить ему ультиматумы!
Горн. Все равно нам всем придется уйти в отставку! Сколько можно все это выносить?
Монтиньи. Но согласись, что уйти можно по-разному! Принц и Эгмонт идут на смертельный риск!
Горн. Ну знаешь, мой милый, твой старший брат тоже не трус!
Входят принц Оранский, Эгмонт и Берген.
Вильгельм
Монтиньи. Ах, принц, вы же знаете все гораздо лучше меня! Мне ли объяснять вам, кто такой дон Филипп?
Эгмонт. Я никак не возьму в толк вашего отношения к королю! Можно подумать, что, кроме Гранвеллы, нас с ним ничего не связывает! Если это так, то вообще говорить не о чем! Но у меня на этот счет свое мнение!
Вильгельм. Скажите, дорогой Монтиньи, вы заметили у короля хоть малейшую склонность смягчить преследования еретиков?
Монтиньи. Да он скорее все Нидерланды сотрет с лица земли! – Уже очень многие испанцы недовольны такой политикой, но их, как известно, никто не спрашивает!
Вильгельм. Так как же, по-вашему, должны вести себя мы в то время, как эту прекрасную страну будут стирать с лица земли?
Монтиньи. О Боже мой! Я просто в отчаянье прихожу!
Я не знаю, я не знаю, что можно сделать!
Вильгельм. А я, благодаренье Богу, знаю, что делать! Но для этого прежде всего необходимо избавиться от кардинала Гранвеллы.
Монтиньи. Подождите, он еще нас с вами на костер отправит! Когда я проезжал через Париж, мне говорили со всех сторон, что во Франции уверены, что все здесь присутствующие – тайные гугеноты!
Вильгельм. Это опять проделки Гранвеллы! Я завтра же во всеуслышанье обвиню его в клевете!
Берген. Нет, принц, вы не правы. Это просто привычка человеческого мышления. Люди привыкли делить всех на своих и не своих. Раз ты за кого-то заступаешься, значит, ты с ним заодно!
Вильгельм. Тем более, я не хочу, чтоб из-за этой подлой привычки мы лишились доверия нидерландских католиков! Мы защищаем их интересы ничуть не в меньшей мере!
Берген. Я больше никого не защищаю. И мне даже незачем просить об отставке. Мое штатгальтерство уже закончилось! Бесславно, но закончилось!
Горн. Ничего, господа! Не страшно, если мы подпишемся втроем! Раз все, к кому мы обращались, хотя бы на словах нас поддерживают, значит, мы и действуем от имени всех.
Кабинет правительницы. Маргарита за столом над кипой бумаг. Рядом стоит секретарь.
Маргарита. Нет, Арментерос, я просто слов не нахожу! Мне остается только смеяться! Нет, вы полюбуйтесь, у меня за спиной все до одного берут взятки разве что не с мертвых, а я тут должна… Интересно, что же они обо мне думают? Кардинал, наверное, считает, что я нищенка! Что меня осчастливило королевское жалованье! – Ну подлец! Ну подлец!
Секретарь. А что же вы думали, мадам? На какие деньги он строит дворцы своим любовницам? Архиепископские доходы, конечно, велики, но такой статьи они не предусматривают.
Маргарита. Что я думала! А почему я вообще должна была об этом думать? Что мне, думать больше не о чем?
Секретарь. Тем не менее, мадам, я, с вашего разрешения, ознакомлюсь с его письмом. Одно другому не мешает. – Так! Он пишет, что если его величество вознамерится пригласить графа Эгмонта в Испанию, то чтобы вы этому не препятствовали.
Маргарита. Интересно, что он там затеял! Хочет, наверное, заманить его туда – и… того! – Ладно! Сами разберемся, кого куда посылать, кого не посылать! – Для начала туда поедете вы, Арментерос. И расскажете все, как есть. Все, как есть!
Секретарь. Давно пора, мадам! Давно пора!
Входят Эгмонт, Горн и Вильгельм. Секретарь выходит.
Маргарита. Я на вас в обиде, господа! Я в большой обиде! Вы давно уже отдалились от меня, а теперь, когда мне так нужны ваши помощь и советы, совсем меня бросаете. Я у вас этого не заслужила.
Горн. Мадам, мы были и остаемся самыми преданными слугами его величества! И наш отказ играть в Государственном совете постыдную роль, которую нам навязали, – это тоже проявление нашей преданности.