Виланд

– Мне нравится твой взгляд в такие моменты, Лидия, он непередаваем. Но я ни в коем случае не говорю, что Гиммлер был хорошим человеком, – тут же добавила она, – он был монстром, святая правда! Просто пытаюсь разобраться: где произошел тот слом, после которого человек, которого интересовало здоровье нации, который хотел наладить выращивание лекарственных растений по всей стране, который хотел, чтобы люди научились сами облегчать свои недомогания без фармы, и который, наконец, пытался вернуть немецким массам их инстинкты, превратился в исчадие ада? Ты знала, что после войны он собирался использовать СС как полигон для диетических исследований на благо немецкого народа? А потом снять об этом просветительский фильм, в котором хотел рассказать всем, что действительно полезно, а что лживая реклама? Собирался воспитывать врачей и фармацевтов, не идущих на поводу у фармакологических концернов, и оплачивать это обучение из фондов СС. Он опасался, что врачи движутся прямой дорожкой к чиновничьему образу мышления, и это приведет к окончательной гибели медицины, потому как будет уничтожена всякая инициатива, всякий творческий проблеск в действиях медиков, всякая искра, которую так ценили Гиппократ и Парацельс. И главным мерилом для врача станет то, что будет способствовать его карьере и благосостоянию, и этим поводком легко будут управлять те концерны.

Валентина замолчала и снова уставилась на молоко, но через несколько мгновений продолжила, не отводя взгляда от белой поверхности, подернутой пенкой:

– Лекарства стали массовым продуктом, ныне доктор – продавец промышленника, фармацевт – его клерк. Лечение стало потоком, вспомни свой последний поход к врачу, Лидия. Десять-пятнадцать минут, не больше? Из них пять-семь, чтобы заполнить все необходимые бланки, и две на осмотр и назначение лечения. Общество заговорило об этой проблеме только сейчас, а он сокрушенно рассуждал об этом еще в сорок первом со своим личным мануальным терапевтом. Представляешь, Генрих Гиммлер был против медикаментов поточного производства. Он жаждал донести до нации, особенно до матерей, что лекарства промышленного производства часто не лечат, но лишь глушат симптомы, он жаждал обратить их внимание на лечебные травы, правильное питание и физкультуру. Так где же произошел сбой в сознании человека с подобными взглядами?

– Ты говоришь о человеке, который считал расовую селекцию делом жизни, который давал указания к проведению жесточайших опытов над людьми, который санкционировал создание анатомических коллекций…

– Именно, – закивала Валентина, – про него, со всеми его концентрационными лагерями, в которых были газовые камеры, пожравшие миллионы жизней. Я говорю про это исчадие ада. И хочу понять, где гений этого монстра шел против своих личных убеждений, а где в полном согласии?

И она уставилась на Лидию, но не замечала ее, глядя сквозь, в свои бесплотные мысли, витавшие вокруг.

– В каких ситуациях нас больше? – совершенно отстраненно пробормотала она.

•••

– Там, наверху, никого не волнует, какими способами мы тут решаем этот вопрос, главное, чтобы он был решен. А как, никто и не спросит… Я бы не спрашивал… вдруг расскажут. Ведь бывает, и с подростками привозят… да.

Я не отшатнулся. Стоял и смотрел. Все десять минут, пока выветривался газ. Пока что-то говорил Ланс. Не отшатнулся, потому что окаменел каждый мускул. Кажется, мысли тоже остановились. Нельзя было думать. Не сейчас. В этом таилась определенная опасность. Можно было додуматься до чего-то страшного, до того, что принесет мне вред. Страшно было и без мыслей. Подошел один из рабочих и ткнул чем-то, напоминающим багор, в жуткий слипшийся монолит, который начал распадаться. Из кузова повалились трупы. Голые, еще гнущиеся, в испражнениях, с открытыми выпученными глазами и вывалившимися языками, переплетенные друг с другом тонкими обвисшими конечностями. Я слушал, как они с глухим стуком ударялись о замерзший грунт.

– Вы бы отошли подальше, – услышал я голос Ланса, – многие охранники жаловались на головные боли. Водители в кабине в противогазах сидят.

Один из рабочих, осматривавший тела, схватил одно за ногу и потащил в сторону. Я наблюдал, как голова трупа подскакивала на неровностях. Как у тряпичной куклы: вверх, вниз, набок… замерла. Рабочий склонился над ней. На солнце блеснул металл. Щипцы, разглядел я. Он запихнул их в рот трупа. Я отвернулся и тут же наткнулся на взгляд Ланса. Он кивнул.

– Перед захоронением приказано выдрать золотые зубы и снять кольца.

Ланс замолчал. Нужно было вновь повернуться и посмотреть. Я чувствовал, как тошнотворный ком подбирался все выше. Он уже распирал гортань. Сейчас будет позыв. Но нужно повернуться. Я обязан: инспекция.

– А так и не скажешь, что машины какие-то особенные, – откуда-то издалека раздался голос Ланса.

Да, фургон! Я быстро повернул голову и уставился в пустой кузов, стараясь не косить взглядом в сторону. Ланс махнул курившему рядом водителю. Тот затушил сигарету и подошел ближе. Ланс что-то сказал ему, тот понимающе кивнул.