Весь мир театр

Роджер и Далтон, были разочарованы, но услышав слово «особа», похоже сделали из него какой-то свой вывод, и бесстыже заулыбались, толкая Генри с двух сторон под бока. Он не стал их разочаровывать и подмигнул, сотворив самое распутное выражение лица.

По окончании чтения мастер приступил к распределению ролей. Призрака он взялся играть сам. Роль Гамлета ожидаемо досталась Ричарду Бербеджу, а остальные роли распределялись не без склок и споров, которые мастер не торопился тушить. Вспомнили и о женских ролях:

— Так, Генри, бери текст роли Офелии. Роль небольшая, но трагическая, надо сыграть так, чтобы зал рыдал.

Рэй взглянул на протянутый ему листок и развел руками.

— Друзья мои, я не буду играть в этом спектакле и в последующих тоже. Волею судьбы мне предстоит покинуть Англию. И я… я благодарен всем вам за доброту ко мне и за науку, которой каждый из вас со мной поделился.

Генри, сглотнув комок в горле, сделал общий поклон, а труппа с застывшими и недоумевающими лицами выслушала его речь, и когда смолкли слова Рэя, разразилась шквалом восклицаний и вопросов: «Что за блажь?! Как?! Почему?! Куда ты поедешь? Зря ты так, мальчик…»

Объяснять Генри что-либо наотрез отказался и перевел разговор на тему раздачи долгов. Когда очередь дошла до мастера Уильяма, Генри протянул ему закопченный в пламени свечи шиллинг.

— Простите, сэр, монетка несколько испачкалась, но подлинной быть не перестала.

Генри, скрывая волнение, выжидательно уставился на мастера. Тот ухмыльнулся, но ответил правильно:

— У тебя все монеты грязные, или все-таки найдешь ей замену?

— Нет, только этой не повезло. Вот другая.

Генри протянул новенький шиллинг.

Уильям Шекспир взял монету и, сделав знак следовать за ним, пошел в свой кабинет.

Оставалось самое рискованное место в плане Генри. Он еще во время суда в Хэмптон-Корте обратил внимание на некоторое огорчение на лице Роберта Сесила, когда тот говорил, что свидетель обвинения в содомии умер «не далее, чем позавчера». И одновременно с этим Томас Уолсингем выглядел совершенно удовлетворенным этим фактом, как будто он в таком исходе ни секунды не сомневался. Связать все в одну непротиворечивую версию особого труда не составило, и первую проверку версия уже прошла. Шекспир действительно оказался человеком Уолсингема. Оставалось самое рискованное — получить у него полное признание вины.

Войдя в офис, мастер Уильям предложил Генри сесть за стол, а сам вытащил из бара бутылку.

— Что угодно сэру Томасу от меня? — поинтересовался мастер, распечатывая бутылку и разливая вино по бокалам.

Генри принял сосуд из рук мастера, посмотрел вино на просвет и несколько задумчиво произнес:

— Мне нужна та приправа к вину, которая навсегда завязывает длинные языки. Вы же не потратили её всю?

Шекспир отпил глоток вина и уставился на Генри.

— А ты повзрослел, мальчик. А ещё больше обнаглел. Неужели я поверю, что ему вдруг понадобился именно мой флакон. У него свои, надежные источники. Говори прямо, что тебе нужно.

Генри поморщился из-за такой проницательности мастера. Но уж коли тот сам предлагает быть откровенным, то почему бы и нет?

— Расскажите мне, как именно яд попал в склянку, если вы к ней не прикасались после того, как в неё было налито вино?

Шекспир усмехнулся и сделал ещё один глоток.

— Мальчик, — невесело улыбнулся он, — Отравлено было не вино, а вода, которой оно было разбавлено. Это же элементарно!

Смущение и растерянность Рэя позабавили Шекспира, но он тут же сменил тон и произнес:

— Мне искренне жаль твоего деда. Я бы сразу после спектакля изъял у него эту злополучную склянку, если бы не смерть Саттона и появление стражи. То, что случилось на сцене, для меня было полной неожиданностью. Не держи на меня зла, мальчик.

Генри помолчал, глядя на искреннее сожаление, что проступило на лице мастера. Его расследование было завершено, он узнал, и кто является убийцей, и кто — орудием убийства. Но справедливого суда мог требовать только у неба. Дед стал невольной жертвой, случайно попавшей в жернова большой политики, чудо, что сам Генри избежал такой участи. Рэй молча встал, коротко поклонился своему бывшему мастеру и направился к выходу.

— Ты куда сейчас? — прозвучал за спиной вопрос Шекспира.

Уже взявшись за ручку двери, Генри обернулся и ответил:

— Куда пошлют. Но, мастер, я думаю, что время от времени мы будем видеться.

И добавил с ехидцей в голосе:

— Вы же не перестанете писать пьесы?

Затем Генри покинул офис, оставив переваривать свои слова Шекспира, а позже, коротко попрощавшись с друзьями, и театр, направив свои стопы по новому жизненному пути.

Эпилог

Легкая дымка скрыла берега. Корабль, поскрипывая стареньким корпусом, хлопнул отсыревшими от утренней росы парусами на смене галса.

Прямо по носу вставал багровый диск солнца, и суденышко, казалось, плыло по длинной ковровой дорожке, проложенной прямо к светилу. На корме, спиной к солнцу и лицом к исчезающим берегам Англии, стояли двое. Один из них нарушил молчание:

— Ну так как же я все-таки умер, расскажи.