Вершины и пропасти

Но тут пришлось умолкнуть, потому что Эсхейд со своими людьми прошла уже больше половины от арены – и наконец остановилась.

На другом конце зала, напротив неё, на помосте, освещённом огромными пылающими лампами, восседал на троне лорга Захаир – а вокруг него стояла целая толпа. Воины, слуги, богато разодетые женщины, люди, одетые как купцы, и даже иноземцы… Ощутив колебание морт, Фогарта разыскала взглядом его источник – и накатило облегчение.

За плечом у лорги, в полутьме, стояла не Дуэса, а знакомый уже седой киморт в багряных одеждах, Ниаллан Хан-мар… и Фог он заметил тоже, без сомнений.

– Приветствую тебя, о лорга Захаир, – произнесла Эсхейд громко, и все прочие голоса затихли. – Великий и справедливый, погибель врагов и защитник Лоргинариума… Хоть я и солгала бы, если б сказала, что рада тебя увидеть.

Она в точности повторяла те титулы, которые озвучил глашатай на достопамятном суде, но у неё это выходило так, словно она не почтение высказывала Захаиру, а укоряла его… Он же сидел мрачнее осенней ночи, облачённый в меха и грубую кожу; золотая цепь свисала у него с шеи, и золотом был расшит ворот чёрной рубахи, распахнутой почти до середины груди. Сидел – и смотрел исподлобья, выстукивая по подлокотнику пальцами, сплошь унизанными тяжёлыми перстнями, и глаза поблёскивали из-под кустистых бровей.

– И я тебя приветствую, наместница севера, Эсхейд Белая, – скупо произнёс он. – И с нетерпением жду, когда ты поведаешь, зачем созвала совет, который не собирался добрых десять лет.

Вокруг послышались шепотки – иные одобрительные, другие осуждающие; звук был такой, словно накатила на мелкие камни приливная волна.

– Не собирался – а стоило бы, – ответила Эсхейд веско. Рослая и широкоплечая, сейчас, напротив исполина-лорги, она казалась обычной женщиной; светлые её одежды, расшитые зелёными узорами, выглядели в багряном свете факелов и ламп грязными, а простой серебряный венец в волосах потускнел. – Что же до того, зачем я созвала вас всех… Я собираюсь бросить вызов.

«Мы так не договаривались, – похолодела Фог. – Ведь я должна была вызвать на бой киморта… как же всё так обернулось?»

Шепотки и пересуды как обрезало.

Лорга будто бы подспудно ожидал этих слов, потому что сперва напрягся, чуть ссутулил плечи, а потом снова распрямился и спросил:

– И кому же?

Эсхейд заговорила не сразу; взгляд у неё стал задумчивым, точно направленным внутрь, вглубь себя – или в давние времена.

– Двадцать лет тому назад ты позвал меня погостить, – сказала она наконец. – Позвал вместе с супругом – и с дочерью, которую-де хотел познакомить с младшим своим сыном. Мы гостили два дня; на третий ты позвал меня по-дружески посостязаться в бою на мечах. Дочь моя, Иллейд, осталась с другими детьми… Меня не было всего лишь час. Когда же я вернулась, то не могла отыскать свою девочку нигде, и даже киморты не сумели выйти на её след. Как безумная, я металась по городу; ты же убеждал меня, что Иллейд, верно, решила пошутить и вскоре вернётся…

Она замолчала, чтобы перевести дыхание, а лорга, нисколько не меняясь в лице, произнёс:

– Я помню это. Однако же это было слишком давно, чтобы созывать совет… если только один из присутствующих здесь не повинен в похищении твоей дочери.

– Как знать, – вскинула Эсхейд подбородок; на виске у неё забилась жилка, часто-часто. – В то время в Ульменгарме появилась женщина-киморт родом с востока, облачённая в пурпурные и золотые одежды. Странную торговлю она вела… Платила по десятку морт-мечей за киморта-ребёнка, по полдесятка – за мёртвого эстру, – возвысила голос наместница, чтобы перекрыть вновь поднявшийся шум: редко за каким столом воевода мог удержаться оттого, чтоб не шепнуть словечко-другое соседу. – И вот что интересно… Был человек, который видел, как эта женщина выходила из твоих покоев. Моя Иллейд исчезла на исходе лета; а в самом начале осени ты вооружил свою первую дружину морт-мечами. Да, ты прав: я нашла человека, который повинен в похищении моей дочери, и собираюсь вызвать его на бой. Примешь ли ты мой вызов, а, лорга? – Она уже почти кричала, и голос её гремел под сводами, как гроза. – Детоубийца, работорговец и предатель своего народа… своего собственного рода предатель!

Отчего-то Фог стало вдруг очень страшно, и она отступила невольно на полшага, а язык у неё словно бы примёрз к нёбу. Кто-то продолжал шептаться, кто-то онемел, подобно ей; иные факелы горели ровно и ярко, а у других пламя дрожало и изгибалось…

– В тебе говорит горе, – ответил лорга неожиданно спокойно, и лицо у него смягчилось, посветлело. – Я ведь с малых лет знаю тебя, Эсхейд; хоть по крови ты мне и тётка, а всё же я старше и помню тебя ребёнком; помню и невестой, помню и матерью. Я не отказываюсь от поединка, но всё же прошу подумать… Да и разве есть доказательства сказанному?