Веридор. Одержимый принц

— Ничего ничего. Кинжал дяди Джанго был с магией Жизни папы, её должен был окутать кокон. Конечно, она не погибнет… не должна погибнуть! — приговаривал атаман разбойников, нагибаясь к брату и прикидывая, как бы половчее и закинуть его на спину и поудобнее устроить, чтобы не съезжал. — Она успеет добраться до дома и там ей обязательно помогут. А потом мы её найдем, непременно найдем. Главное, что жива, остальное — поправимо. Зато мы и в человеческом обличье её узнаем, потому что она будет пытаться убить меня…

Гвейн не понимал, что бубнит под нос брат, да и не пытался. Какая разница, что Лихой там толкует, если он не сегодня — завтра прикажет долго жить. Жаль, что у него не вышло так, мда…

А между тем и без того качающийся, будто от морской качки, Лихой изловчился взвалить на плечо брата и неверной поступью устремился к тропинке, поднимающейся вверх по скалам метров на пятьдесят в высоту. Он что, с ума сощел?!

— Лихой, брось меня, — прохрипел Гвейн, узрев ту малую часть пути, что им предстояло проделать всего лишь до верха прибрежной скалы!

— Очень смешно, — выплюнул в ответ сарказм разбойничий атаман. — Сделай одолжение, помолчи и побереги силы, а то я допру до верха труп, и мне останется, уподобившись ворону, только обглодать твои чернокнижнические косточки на обед и накаркать себе такую же бестолковую гибель.

— Брат, ты и сам до туда навряд ли доползешь — яд еще не отпустил.

— Ты предлагаешь нам разлечься перед морем на песочке и позагорать? — подбодрил сам себя язвительным тоном «носильщик».

— Лихой, брось меня! Мне пофиг где дохнуть! — Гвейн попробовал даже слабо лягнуть брата, но что его кто-то слушал!

— Слушай, Гвейн, ты вроде у нас самым мудрым и башковитым слывешь, но порой такую ахинею порешь, вот как сейчас! Ну испустишь ты на порсульском берегу свой многострадальный привороженный дух, и что? Кто, спрашивается, будет спасать дурную башку нашего золотого младшего братца от справедливого приговора? Кто будет разнимать нас с Эзраэлем, чтобы мы, в Хаос, не поубивали друг друга? Кто будет нудеть у меня над ухом о благородстве и любви, чтоб я однозначно со скуки не помер, а еще раздражать своим правильным аж до зубного скрипа примером? Кто будет на спор перепивать меня и плавать против течения Вихры от злющего папы, а потом вместе со мной за пьяные приключения чистить сапоги за всей армией или драить казармы? Да кто, в конце концов, перекусает ядовитыми зубами всех братьев, если им вздумается подхватить чуму в каком-нибудь притоне?!

— Лихой, оставь… — у Гвейна уже не было сил возражать, но не попробовать еще раз вразумить брата он не мог.

— Сдыхающим слова не давали, — упрямо отвечал атаман. — И вообще, неужели ты думал, что я дам тебе спокойно попрощаться с жизнью? Ха, не дождешься! Отделаешься от меня ты не раньше, чем окончательно решишь в царство мертвых перебраться, а пока лежи смирно и не голоси, как девица, которую в первый раз на сеновал волокут.

Так они и ползли на скалу, рывок за рывком, шаг за шагом, и каждый отнимал все больше и больше сил, которых, казалось, уже давно нет. Но они все шли, теперь молча, потому что ни у одного двух слов не получилось бы выговорить, Гвейн — потому что потерял сознание от нового болевого приступа, Лихой — потому что устал, как собака. Из чистого упрямства еще передвигая ноги, атаман мысленно уговаривал себя сделать еще одно усилие, а потом еще, и еще. Не ради себя. Ради Гвейна. Если бы дело было только в нем, он бы уже давно растянулся на скале и блаженной мыслью: «Жрите меня, кто хотите, я не встану». А так на спину ощутимо давили брат и ответственность, не давая забыть друг о друге и малодушно сдаться.

Спасение явилось нежданно — негаданно: раздалось призывное лошадиное ржание, и сзади их настиг…

— Мрак!!! — Лихой возопил бы от счастья на всю округу, но ему и вдохнуть лишний раз было в тягость, не то что тренировать голосовые связки.

Конь оказался оседлан, и атаман с чистой совестью перебросил Гвейн со своей спины, на лошадиную, затем забрался верхом на жеребца сам и, доверив построение маршрута и управление в целом тотему брата, наконец повалился вперед, перегнувшиь через лежащего поперек чернокнижника и уплывая в такое желанное беспамятство. Даже самому себе он не признался бы, что еще шаг — и его ноги подломились бы, и он без сознания рухнул бы прямо на каменистую породу скалистых берегов Востока, как обычно недружелюбных и сулящих тысячу и одну опасность.

Глава 7

Хотя день выдался долгим и насыщенным, полным поздравлений и комплиментов, сочившихся лестью и тщательно замаскированной завистью, Конда и не дуиала ложиться спать, несмотря на глубокую ночь, окутавшую Веридор. И дело было вовсе не в том, что Её Величество мучила бессонница или же какие-то опасения. Сердце девушки предвкушало приятную встречу. Королева ожидала дорогого гостя…