государства, т. е. претворении государственной власти из власти силы во власть права. Но
наша характеристика была бы неполна, если бы мы не остановились на отношении
русской интеллигенции к суду. Суд есть то учреждение, в котором прежде всего
констатируется и устанавливается право. У всех народов, раньше чем развилось
определение правовых норм путем законодательства, эти нормы отыскивались, а иногда и
творились путем судебных решений. Стороны, внося спорные вопросы на решение суда,
отстаивали свои личные интересы; но каждая доказывала «свое право», ссылаясь на то,
что на ее стороне объективная правовая норма. Судья в своем решении давал
авторитетное определение того, в чем заключается действующая правовая норма, причем
опирался на общественное правосознание. Высоко держать знамя права и вводить в жизнь
новое право судья мог только тогда, когда ему помогало живое и активное правосознание
народа. Впоследствии эта созидающая право деятельность суда и судьи была отчасти
заслонена правотворческой законодательной деятельностью государства. Введение
конституционных форм государственного устройства привело к тому, что в лице
народного представительства был создан законодательный орган государства, призванный
непосредственно выражать народное правосознание. Но даже законодательная
деятельность народного представительства не может устранить значения суда для
осуществления господства права в государстве. В современном конституционном
государстве суд есть прежде всего хранитель действующего права; но затем, применяя
право, он продолжает быть и созидателем нового права, Именно в последние десятилетия
юристы теоретики обратили внимания на то, что эта роль суда сохранилась за ним,
несмотря на существующую систему законодательства, дающую перевес писаному праву.
Этот новый, с точки зрения идеи конституционного государства, взгляд на суд начинает
проникать и в новейшие законодательные кодексы. Швейцарский гражданский кодекс,
единогласно утвержденный обеими палатами народных представителей 10 го декабря
1907 года, выражает его в современных терминах; первая статья кодекса предписывает,
чтобы в тех случаях, когда правовая норма отсутствует, судья решал на основании
правила, которое он установил бы, «если бы был законодателем». Итак, у наиболее
демократического и передового европейского народа судья признается таким же
выразителем народного правосознания, как и народный представитель, призванный
законодательствовать; иногда отдельный судья имеет даже большее значение, так как в
некоторых случаях он решает вопрос единолично, хотя и не окончательно, ибо благодаря
инстанционной системе дело может быть перенесено в высшую инстанцию. Все это
показывает, что народ с развитым правосознанием должен интересоваться и дорожить
своим судом как хранителем и органом своего правопорядка.
Каково же, однако, отношение нашей интеллигенции к суду? Отметим, что
организация наших судов, созданная Судебными Уставами Александра II 20-го ноября
1864 г., по принципам, положенным в ее основание, вполне соответствует тем
требованиям, которые предъявляются к суду в правовом государстве. Суд с такой
организацией вполне пригоден для насаждения истинного правопорядка. Деятели
судебной реформы были воодушевлены стремлением путем новых судов подготовить
Россию к правовому строю. Первые реорганизованные суды по своему личному составу
вызывали самые радужные надежды. Сперва и наше общество отнеслось с живым
интересом и любовью к нашим новым судам. Но теперь, спустя более сорока лет, мы
должны с грустью признать, что все это была иллюзия и у нас нет хорошего суда. Правда,
указывают на то, что с первых же лет вступления в жизнь Судебных Уставов и до
настоящего времени они подвергались неоднократно таи называемой «порче». Это
совершенно верно; «порча» производилась главным образом в двух направлениях: во-
первых, целый ряд дел, преимущественно политических, был изъят из ведения общих
судов и подчинен особым формам следствия и суда; во вторых, независимость судей все
более сокращалась и суды ставились во все более зависимое положение. Правительство
преследовало при этом исключительно политические цели. И замечательно, что оно
сумело загипнотизировать внимание нашего общества в этом направлении и последнее
интересовалось только политической ролью суда. Даже на суд присяжных у нас
существовало только две точки зрения: или политическая, или общегуманитарная; в
лучшем случае, в суде присяжных у нас видели суд совести в смысле пассивного