Век Филарета

   И они расцеловались, взаимно довольные друг другом.

   15 мая 1824 года последовал высочайший указ об отстранении князя Голицына от управления министерством духовных дел и народного просвещения, о разделении их вновь на два ведомства и ведении дел по прежним порядкам.

   «Благовестую вам радость велию! — писал митрополит Сера­фим московскому первосвятителю.— Господь Бог услышал на­конец вопль святыя церкви своея и освободил

ея от духовного министерства, сего ига египетскаго, под коим она несколько лет стенала...»

   Митрополит, однако, не счел нужным сообщить о вдруг воз­никших сомнениях относительно филаретовского катехизиса. У него на столе лежало несколько отрицательных отзывов, из коих самым значимым был отзыв отца Фотия: «...Во граде святаго Петра есть многа вода: 1) Едина река Нева, и как в ней добра и чиста вода! У ней три рукава главныя, не беда, если есть и прибавка истоков ея. 2) Есть и канавы, три или четыре, или более, не ведаю. Но что в них за вода? Вода, но канавная. Какова? Всяк знает про то. 3) Что река Нева, то Катехизис Петра Могилы, яко в трех рукавах, в трех частях своих о вере, надежде и любви. А что канавная вода, то новоизданный Катехизис, но пьют люди и канавную воду...»

Часть четвертая

                              МОСКОВСКИЙ АРХИПАСТЫРЬ

Глава 1                                         

         КАТЕХИЗИС                                    

       Дела епархиальные шли своей чередой, а над головою московского владыки нависла туча, пришедшая из Петербурга. Ка­залось, устранение Голицына умерит усердие его противников, стремившихся, судя по всему, лишь отодвинуть князя от трона. Как бы не так! Отныне их мишенью становился архиепископ Филарет. В повседневных заботах своих волею или неволею пом­нил об этом владыка.

       В марте 1824 года дворянскую Москву взволновала смерть графини Лизы Ростопчиной, младшей дочери отставного гене­рал-губернатора. Пойдя внешностью не в батюшку, Лиза была красавицей, а от отца унаследовала искренность и пылкость чувств. Всего второй год выезжала она в свет, но обратила на себя общее внимание. Кумушки судачили, что после замужества двух старших сестер на ее долю достанется невеликое приданое, но в том, что за предложениями дело не станет, не сомневался никто. Сам граф Федор Васильевич свою младшенькую любил особенно.

       Заболела графинюшка как-то вдруг, нечаянно, простыв при разъезде с бала у Разумовских. Она не жаловалась, и нянька, бонна и графиня Евдокия Петровна не заметили ни легкого жара, ни кашля, а усталость приписали девическому возрасту. Болезнь хищно и жестоко набросилась на бедную и скрутила ее в неполный месяц.

       Отец созвал несколько консилиумов, но доктора утешить его не смогли, и он совсем потерял голову. Мать же, напротив, и в горе сохранила самообладание. Графиня Евдокия Петровна стала совсем уже француженкой не только по языку, но и по вере, втайне от мужа перейдя в католичество и, к его немалому горю, обернувшись совершенной фанатичкой. Сын и старшая дочь от­далились от матери, но вторую дочь Софью она обратила на свой путь и выдала замуж за сына пэра Франции. Теперь, побуждаемая своим духовным отцом, она вознамерилась обратить на этот путь уходящую из земного мира Лизу.

       Мысль об этом и в голову не приходила графу Федору Ва­сильевичу. Прямая и открытая натура его противилась всякой хитрости и лжи, и, как ни был он теперь чужд своей жене, счи­тавшей мужа «проклятым еретиком», он доверил ей — родной матери — уход за умирающей. После страшного открытия он не разговаривал с женою, передавал ей свое мнение через слуг. Так и сейчас, он просил ее не медля позвать священника из приходской церкви. Но иное было на уме матери.

       Ближе к полуночи, когда в доме все затихло, ее компаньонка впустила в дом католического священника из собора Святого Людовика. Нянька была отправлена в девичью с приказанием прежде уверить графа, что дочери лучше и она спит. А тем вре­менем кюре читал над головою Лизы свои молитвы. Лиза была в сознании, но сил сопротивляться у нее уже недоставало. Она лишь закрывала глаза и мотала головой по подушке. Когда же кюре достал облатку и поднес ко рту девушки, Лиза громко и внятно сказала: «Нет!»

       Кюре вопросительно посмотрел на графиню.

       — Vous n'avez pas compris,/ Вы не поняли... Не верьте ей! Делайте то, что я говорю! (фр.) / — отвечала та,— Ne lui croyez pas! Faites ce qui je vous dis1! Она и верная компаньонка прижали бившуюся под их руками девушку к постели, а кюре засовывал ей в рот католическое при­

частие. Последним усилием жизни Лиза выплюнула облатку и, откинувшись на подушку, испустила дух. (Подробности вышли на свет позднее из рассказа бонны, тайком подсмотревшей ужас­ную сцену.)