Век Филарета

   - Вы, ваше величество имеете возможность почтить князя всячески... Он управляет в трех местах, а действует во вред и православию, и просвещению... разве что на благо почтового ведомства...

   Александр Павлович все понял, но ясного ответа не дал, хотя и горячо поблагодарил за предупреждение и раскрытие зла. Наслышанный о скрытности императора, митрополит Серафим уже сожалел о своей горячности. А ну как удалят не князя, а его самого? Но обратного хода не было.

Голицын тут же узнал о встрече и поспешил... к Фотию!

   Отец архимандрит жил в доме графини Орловой. Князя знали, и потому он прямо прошел в кабинет, где против дверей, у по­ставленного зачем-то аналоя, со значительным видом стоял Фотий.

   Князь, по обыкновению, хотел принять благословение, но отец архимандрит остановил его.

   — Прежде не дам благословения, покуда не отречешься от богоотступных дел своих! Покровительствовал иностранным лже­учителям? Они восстают против церкви и престола!

   — Отче Фотие,— спокойно отвечал князь,— ты отлично зна­ешь, что действовал я по воле государя. Теперь же невозможно возвратиться назад.

   — Поди к царю! — грозным голосом возопил Фотий.— Стань пред ним на колени и скажи, что виноват, что сам делал худо и его вводил в заблуждение!

   Всегда приветливое и улыбчивое лицо князя изменилось. Он отбросил сдержанность, ибо резкость монаха переходила все гра­ницы приличия.

   — Какое право имеешь ты говорить со мною таким повели­тельным тоном?

   — Право служителя алтаря Божия! — с остановившимся взо­ром твердо отвечал Фотий, не страшась в эту минуту ничего.— Могу в случае упорного пребывания твоего в злочестии предать тебя проклятию!

   — Остановись, отче! — сердито закричал Голицын.— Увидим, кто из нас кого преодолеет!

   Потеряв свою степенность, он в гневе выбежал из кабинета, а вслед ему Фотий громко возглашал:

— Анафема! Да будешь ты проклят!

   В шестом часу вечера того же дня митрополиту привезли вызов от государя. Нерешительный старик вновь заколебался и заговорил о телесной слабости, но Фотий сам

под руки свел его в карету, захлопнул дверцу и приказал кучеру ехать прямо во дворец. Он остался в лавре ждать возвращения владыки. Суетив­шийся Магницкий предложил на всякий случай проследовать за митрополитом, и Фотий позволил.

   Часы пробили восемь, девять, десять ударов... В распахнутую форточку из лаврского сада доносился свежий дух земли, наби­рающей силу зелени и свежего речного ветра. Это раздражало монаха, привыкшего к теплой духоте кельи, но Фотий боялся пропустить возвращение митрополичьей кареты. Он сел на ши­рокий подоконник в кабинете митрополита и всматривался в ночной мрак, напрягаясь при всяком стуке. Пробило полночь. Секретарь митрополита высказал догадку: не засадили ли поч­тенного архиерея за чрезмерное усердие куда подальше? «Не захворал ли со страху?» — подумал Фотий, не допуская мысли, что государь может переменить свое мнение.

   В это время кавалер владимирского ордена ежился от свежего ветра с Невы под аркою Главного штаба. Магницкий и хотел бы подойти поближе ко дворцу, дабы не пропустить нужную карету, но опасался внимания караула.

   В первом часу пополуночи в ворота лавры тихо въехала карета, а за нею Магницкий на извозчике. Задремавшие Фотий и секретарь их не сразу и заметили.

   Владыка Серафим молчал, был тих и видом усталый безмерно. Он потребовал переменить белье, мокрое от пота. Фотий не спускал с него глаз.

    — Все, слава Богу, хорошо,— повернулся к нему митропо­лит.— Слава тебе, Господи!

   Князь Александр Николаевич к утру следующего дня знал о происшедшем. Искушенный в придворной жизни, он не коле­бался в своем решении. Следовало пойти навстречу воле государя и, отдав уже потерянное, сохранить высочайшее благоволение. К часу пробуждении Александра Павловича он был в Зимнем дворце. Камердинер предупредил, что у государя болит нога, но доложил.

   Голицын вошел в императорский кабинет и увидел государя, полулежащего на узкой походной кровати. По обыкновению, Алек­сандр Павлович усадил его справа от себя, у маленького столика.

   — Слушаю тебя.

   Голицын глянул в поблекшие голубые глаза, ощутил насто­роженное ожидание царя и, коротко вздохнув, заговорил:

  — Давно уж, государь, собираюсь я с духом, чтобы осмелиться доложить вашему императорскому величеству о желании моем уволиться от всех моих должностей. Я чувствую, что на это пришла пора.

   — А я, любезный князь,— с облегчением перебил его Алек­сандр Павлович,— хотел объясниться с тобою чистосердечно. В самом деле,— вверенное тебе министерство как-то не удалось. Я думаю уволить тебя от звания министра и упразднить это сложное министерство. Но принять твою отставку я никогда не соглашусь.

   — Государь! — с чувством облегчения (все уже позади!) и чувством  горечи (свершилось!) произнес Голицын.— Я устал, прошу вас...

   — Нет, никогда! — с тем же чувством облегчения отозвался император, не любивший тяжелых сцен.— Ты верный друг всего моего семейства и останешься при мне. Я прошу тебя оставить за собою звание члена Государственного совета и директора поч­тового департамента. Так я не лишусь твоей близости, твоих со­ветов.