Век Филарета

   Обе императрицы, вдовствующая Мария Федоровна и царствующая Елизавета Алексеевна, покривили губы. В сей радост­ный день они предпочли бы услышать только приятные слова. Статс-дамы позволили себе вслух выразить неудовольствие речью Платона. После выхода августейшей семьи из храма потянулись и приглашенные.Разговоры сосредоточились на отдельных моментах коронации и на ярком предостережении митрополита.

   Поздно вечером вопрос этот обсуждался Александром Павловичем с близкими —Адамом Чарторижским, Павлом Строгагновым и Николаем Новосильцевым —в заново отделанных покоях кремлёвского дворца. Речь Платона императору не понравилась. Согласившись на участие в заговоре против отца, Александр теперь всячески стремился забыть весь тот ужас и желал предстать перед миром и своим народом в светлых ризах христианнейшего государя.

   - Без сомнения старый митрополит руководствовался высокими образцами классиков при составлении своей речи, но отдельные намёки в ней могут вызвать толки...— размышлял Строганов. Разговор шел по-французки, ибо все четверо предпочитали

этот язык за тонкость и точность выражений.

   - Так запретить? -поднял голову Александр.— Это нёвозможно.

   - Для вас отныне нет невозможного,— улыбнулся поляк Чарторижский, презиравший Россию и потому особенно наслаждавшийся пребыванием в самом ее сердце.— Но полагаю, нет нужды в первый год столь счастливого царствования порождать недовольных. Объявите, сир, эту речь образцовой, напечатайте в тысячах копий и сделайте обязательной для изучения в школах. Ручаюсь от неё отвернутся тут же!

    Koмпания громко расхохоталась..

   На следующий день речь митрополита Платона была переведена на французский, немецкий и английский языки, спустя  неделю опубликована в московских и санкт-петербургских «Ведомостях» издана отдельными оттисками и предложена к обязательному изучению в учебных заведениях Российской империи как классический образ красноречия.

   Александр Павлович Москву не понимал, не любил и с лег­костью забыл после коронации. Он полностью погрузился в дела государственные, отдаваясь всей душою составлению плана ко­ренных преобразований в империи. Вера оставалась внешним атрибутом его царской власти, он принимал за нее участие в церковных богослужениях и отдельные приливы сомнения, от­чаяния или радости, побуждавшие его вспоминать имя Господне.

   Синодские дела мало беспокоили его, но со временем там назрел конфликт между обер-прокурором Яковлевым и митро­политом Амвросием. Жалобы шли с обеих сторон. Следовало заменить обер-прокурора. Но кого поставить? Церковь также должна была подвергнуться преобразованиям, и следовало иметь в ее управлении человека надежного...

7 октября 1803 года в Зимний дворец был призван князь Александр Николаевич Голицын. Он был друг государя, во всяком случае, имел больше прав на это звание, чем кто-либо в империи, ибо воспитывался с младенческих лет с будущим царем, играл с ним и с тех пор пользовался немалою доверенностию. Впавший в немилость при Павле Петровиче, Голицын в новое царствование был призван к службе и назначен в Сенат, но основное время тратил на развлечения, толк в которых понимал. Однако в свои тридцать лет (он бьл на четыре года старше государя) князь Алек­сандр Николаевич выглядел свежо и бодро. В кабинет государя он вступил энергичным шагом.

  — Ты, брат, тоже плешивеешь,— всмотревшись в него бли­зоруко, заметил император.— Вот они, последствия тугих батюш­киных косичек... Садись. Князь, давай без предисловий. Я думаю назначить тебя в Синод. Яковлев повел себя там слишком круто. Начал какие-то расследования и восстановил против себя всех синодских. Что ты об этом думаешь?

   — Какой я обер-прокурор? — удивился Голицын.— Разве вам, государь, не известно, что, приняв назначаемую вами обязанность, я ставлю себя в ложные отношения — сперва к вам, потом к службе, да и к самой публике... Вам небезызвестен образ моих мыслей о религии, и вот, служа здесь, я буду уже прямо стоять наперекор совести и моим убеждениям.

   — Убеждениям...— с непередаваемой интонацией повторил император.— Князь, мне бы хотелось, чтобы преданный мне и мой, так сказать, человек занимал эту важную должность. Я ни­когда не допускал к себе Яковлева, никогда с ним вместе не работал, а ты будешь иметь дело непосредственно со мною, потому вместе с тем я назначу тебя и моим статс-секретарем.

   — Позвольте мне, ваше величество, хорошенько об этом по­думать,— встал с кресла Голицын.

   - Конечно, князь, подумай; Сегодня я подпишу указ об уволь­нении Яковлева.

Голицын решил посоветоваться со своим приятелем Гурьевым. Ему не хотелось перечить ясно выраженной воле Александра, но пугала перспектива погрузиться в тягомотные дебри бумажных дел. Пролетели три дня. От государя пришла записка с пригла­шением в Таврический дворец на обед.

   Обедали вдвоем. За закусками обсудили последние любовные сплетни, князь рассказал о новой итальянской опере, а государь о новых идеях Михаилы Сперанского.