Век Филарета

    — Бедная ма, что ты будешь делать без твоего Ники? — с ужас­нувшим ее спокойствием спросил он. В глазах сына она увидела не то отрешенность от всего, не то обращенность к чему-то...

    За ширмой послышался звук сдерживаемых рыданий.

    8 мая 1855 года Филарет писал обер-прокурору, не зная, что дни Ахматова на этом посту сочтены: «Да будет всем известно, что если бы начальство рассудило уволить меня от дел и поставило на моем месте деятельнаго, надеюсь, я принял бы сие с миром и, может

быть, с пользою для меня; только бы сие было не по моей воле, а по рассуждению власти».

    В скит! В скит хотелось! Там закрыться наконец, ибо кто ведает, сколько еще отпущено ему, за каждый прожитый день благодарил он Всевышнего, и — уйти в молитвенное безмолвие и сосредоточенность. Но Ахматова заменили, а его оставили.

     Митрополит сидел в своем кабинете в кресле. Перед отъездом в Гефсиманию решил разобраться со всеми накопившимися де­лами, и вдруг впервые за всю жизнь возникла мысль: а не оставить ли их нерешенными? Как же он устал...

    Стоял за Церковь перед государем Александром Павловичем, лет сорок назад написал для него проект о создании митропо­личьих округов, что сильно бы увеличило самостоятельность Цер­кви, но — не успел государь. Не уступал, покуда мог, при государе Николае Павловиче, верном христианине, при коем, однако, за внешним почитанием и благополучием Синод стал вовсе помы­кать Церковью, подчиняя ее нуждам мирской власти и вольно или невольно лишая ее священного покрова, убавляя к ней усердие православных... Думалось, нынешний государь добр сердцем, чист, веру имеет несомненную — вот и перестанет смотреть на Церковь как на одно из учреждений, увидит в ней образ горнего Иерусалима, снимет с нее гнет государственный... Как достучаться до его сердца? Как открыть очи ему?..

    Снял очки и посмотрел на викария.

    — Стерпеть ли, чтобы можно оказать полезное для Церкви, или возражать, а затем идти в отставку, ибо совершенно верно, что в Петербурге не послушают?

    — Перетерпим,— улыбнулся ответно владыка Леонид.

    — А помните, как в Откровении Иоанновом говорится, что пытаться будут цари земные и всякий раб укрыться в пещерах и ущельях гор от гнева Господня и не смогут... Боюсь, на нас и пещер не хватит.

    Святитель видимо дряхлел телом. На Пасху в 1866 году уже недостало ему сил для участия в праздничном богослужении, и от горя плакал Филарет.

    Была и иная причина для скорби святителя — новый обер-прокурор. Можно было бы сделать худшее назначение, но трудно. Граф Дмитрий Андреевич Толстой в бытность министром про­свещения заработал репутацию человека ловкого и опытного, но корыстолюбивого и откровенно неверующего. Приехавший как-то, на Троицкое подворье по делам князь Николай Иванович Тру­бецкой (сменивший в кресле председателя Опекунского совета покойного князя Голицына) отозвался о новом главе Святейшего Синода нелестно.

      — Продвинул его в свое время Муравьев-Виленский, к кото­рому государь сильно благоволил. Впечатление в Зимнем Толстой произвел приятное, но там не сумели разобраться, что се n'est pas un ministre, c'est un roquet'. / Это не министр, а пустобрех (фр.)./

    Филарет согласно кивнул.

    — Помню, ваше сиятельство, мне года два назад преосвящен­ный воронежский писал, как обомлел, услышав из уст графа, ревизовавшего учебные заведения губернии, что «французская пословица гласит: нет пророка в своем отечестве». Приписать слова Иисуса Христа французской пословице значит вовсе не брать в руки Евангелие!

    Князь развел руками.

    -Увы, увы!.. Мне-то он стал вполне ясен, когда молодым бросил свою любимую, красавицу бесприданницу Вареньку Язы­кову ради недалекой, но богатой Софьи Бибиковой... которой ныне помыкает, как турецкий паша!

    — Не могу сдержать недоумения,— вздохнул митрополит,— неужто государь не смог найти более достойного человека?

    — Ваше высокопреосвященство! Да где ж там остались до­стойные? — с долей

покровительственности улыбнулся князь.— Для большинства нашего дворянства вера давно перестала быть жизненным интересом. Они исполняют лениво положенные обряды, да и то не слишком усердно. Толстой — один из многих.

    — Слепые вожди слепых...— тихо произнес Филарет.— Оста­ется уповать на милость Господню.

    — Да на ваши молитвы! — почтительно поклонился князь.