Ведьмы графства Эссекс

Она поправляет платок. Под словом другие она подразумевает свою мать. Она знает, что она натворила, но не знает, что из этого вышло. Полагаю, рассказать об этом будет достаточной местью. Я качаю головой, и она понимает, что это значит «мертвы».

– Ну, – добавляю я со слабой улыбкой, – за исключением Хелен. Я не знаю, что с ней сталось. Но мы еще не были внизу, так что, возможно…

Это плохая шутка. Наверное, не стоит шутить с человеком, который только что узнал, что он сирота. Джудит выглядит, будто ее сейчас стошнит, отвернувшись от меня, она кладет руки на перила и опускает голову. Я нерешительно накрываю ее руку своей. Джудит ее не отталкивает, и мы молча стоим так некоторое время. Ветер треплет такелаж.

– Я думала, – вздыхает она в конце концов, вытирая глаза краешком платка. – Я слышала, что в Мэннингтри повесили четверых, но не знала имен. Один человек читал мне новости в газете. Но там не было имен. Так или иначе, я знала. Знаешь… – она подпирает рукой подбородок и смотрит на воду, – я не догадывалась, насколько забавная была мама, пока не попала в мужскую компанию. Они были забавные. Хотели они этого или нет. Мы смеялись, даже если вокруг было сплошное дерьмо. И это не так мало.

Мужчина? Тогда ладно. Я оглядываю палубу.

– Путешествуешь в одиночку? – спрашиваю я.

Она кивает, потом поводит носом. Косо улыбается мне.

– Да. И немного дальше Ипсвича.

Бок о бок на ее кровати в ночных рубашках, белых ночных рубашках.

Я придвигаюсь ближе, чтобы нас не услышали.

– Куда ты бежала?

– В Лондон. Я играла в театре. В хоре. В «Тимоне» на мне был венок из роз, – говорит она, тут же гордо вздергивая испачканный подбородок, – а потом парламент закрыл театры.

И тогда, как я понимаю, она стала кем-то еще. Она выпрямляется и поплотнее закутывается в вязаную шаль, потому что ветер усиливается и до нас долетают брызги.

– Ты не сердишься на меня?

– Нет. – Секунду я размышляю. – Я злилась, что не додумалась сделать то, до чего ты додумалась первой.

– Твоя шея… – говорит она и тянется, чтобы потрогать царапины на моем горле.

Моя рука взлетает, чтобы отвести ее руку и поправить платок на шее.

– Твое лицо, – говорю я в ответ.

Она широко улыбается.

– Посмотри на нас. Такие невоспитанные, зато на большом корабле.

– Если бы они могли нас видеть сейчас…

Джудит берет меня под руку, и мы прогуливаемся по передней палубе, чайки кричат над нашими пустыми повзрослевшими головами, и я рада, что снова обрела подругу. Особенно такую, с которой могу посмеяться над смертью, пытавшейся заключить нас в свои объятия, и ей это почти удалось.

35. Дьявол

Мы с Джудит делим одну койку на двоих в трюме, и я рада этому вдвойне, потому что здесь смертельно холодно, но здесь не разрешается разводить огонь сильнее тусклого пламени фонаря. И еще здесь страшно – или, по крайней мере, зловеще – воздух пропитан запахами и шепотками незнакомцев, бревна ходят ходуном и скрипят от напряжения. К этому всему еще нужно привыкнуть. Мы лежим лицом к лицу и тихонько рассказываем друг дружке о том, что мы делали все это время – и что делали с нами.

Джудит недолго оставалась в Торне. На следующий же вечер, когда в городе начались волнения по поводу ареста старой матушки Кларк, она, сунув под платье пару серебряных подсвечников Хопкинса, выскользнула через заднюю дверь, которую он не догадался запереть (возможно, не до конца оценив простую хитрость неимущей деревенской девицы). Она, как и я, пересекла долину Дедхэма и добралась до Садбери, ночуя под живыми изгородями, потом ей удалось найти повозку до Брентфорда, а затем другую, на которой она добралась до Лондона, вернее – до Поплара. Видимо, в наши дни всякому порядочному извозчику приходится размещать среди своего груза какую-нибудь испуганную девицу. Джудит рассказывает, как нашла работу прислуги в меблированных комнатах некоей мадам Пирсон и что, как я и предсказывала, она оказалась непригодна для такой работы. Она рассказывает мне, что хозяйка много пила – по крайней мере, как следует набиралась.