Ведьмин круг

Теперь роль ищейки возложена на Плюнькину. У нее, похо­же, не мозг, а счетная машинка. Столкнувшись с вмешательством милиции, она быстро просчитала все варианты и поняла, как повернуть так, чтобы это вмешательство было ей не во вред, а на пользу. Поэтому она и согласилась на охрану, поэтому и изъяви­ла такую добрую готовность к сотрудничеству. Она пустит ми­лицию по следу, подкинув ту информацию, которую сочтет не­обходимой. Она будет знать о ходе следствия и имя таинственно­го противника узнает в ту же секунду, как до него доберутся след­ственные органы. А дальше у нее уже готов вариант, как изба­виться от ненужной милицейской опеки и предоставить головорезам Свиридова завершить дело по-своему. И чистенько завершить, так, что комар носа не подточит. Милиция останется с носом, а Свиридов подомнет под себя округу.

Могла ли Плюнькина учитывать при построении своих пла­нов то впечатление, которое произвела на Высика, уж навер­ное она это разглядела? И насколько она поняла характер Вы­сика? Она умна и должна была сообразить, что Высик из тех людей, которые задешево не продаются. Даже очарованный женщиной, он будет продолжать делать то, что считает своим долгом. Просто предложить ему постель - значит, оттолкнуть от себя, ведь он - Высик тоже это понимал - из тех мужиков, которых легче подцепить на крючок, маня близкой, но недо­ступной перспективой постели, поддерживая видимость чис­то делового сотрудничества, через холодное дружелюбное бес­пристрастие пытаясь поглубже и поосновательней растормо­шить его инстинкты.

Высик читал Плюнькину, как открытую книгу. И, поняв при­близительно, какую игру она с ним поведет, он успокоился.

- Ну-ну!.. «Ты сер, а я, приятель, сед. И волчью вашу я дав­но натуру знаю...» - пробормотал он.

И другие мысли и образы набегали на него. Как холодная темная волна, или как смутные картинки в волшебном ящич­ке - сначала туманные и не в фокусе, они, когда подкрутишь ручку настройки бинокля, становятся все ярче, ближе и четче. Это были образы из его иной жизни, из его не существовав­шего самого раннего детства, - они возвращались к нему че­рез сны и отзывались колким страхом, внесенным невесть от­куда. Где-то, в той уютной квартире с изразцовой печью и на­стольной лампой под зеленым абажуром, которая постоянно донимала его в снах невнятным свидетельством стертых из его памяти тепла и уюта, существовавших до детского дома, - был уголок ужаса, по-домашнему приемлемого и по-первобыт­ному неотвратимого. Картинки, которых он боялся, но кото­рые притягивали его очарованием страха - и очарованием тай­ны, блаженно мерещившейся за ними. Потом, спустя много лет, он увидел эти картинки воочию - в разоренной библиоте­ке одного из разбомбленных германских городов. Он при­помнил сырой весенний денек, разбитые стекла, большой аль­бом, сброшенный на пол ударной волной, и сквозняк, шевеля­щий страницы... Так он узнал, что преследовавшие его обра­зы были персонажами итальянской комедии - площадной, раз­гульной комедии дель арте, как было написано в этом альбоме латинскими буквами: печальный Пьеро, эгоистичная красот­ка Коломбина, циничный и развязный Арлекин. Они должны были увеселять народ, но маленького мальчика они испугали: тем, что были в масках, которые не дозволено снимать, маски стали частью их лиц, - и от этой ненатуральности веяло бе­совщиной, распутным холодом жизни, отвратительно нетерпимой к слабым и несчастным, ко всем высоким и нежным чувствам. Сюжет угадывался легко: прекраснодушный мелан­холик Пьеро, безоглядно влюбленный в черствую Коломбину и всегда уступающий ее сопернику, наглому жизнелюбцу Арлекину в черно-красном клетчатом трико, в треуголке, с дубинкой под мышкой... Этой дубинкой он дубасит своего не­удачливого соперника, а зритель, обступивший подмостки радостно гогочет... В снах, магнитом вытягивавших из небы­тия небывало давнее, Высик чувствовал себя больше Пьеро, чем Арлекином, сны задевали в его душе струны, которые в жизни он не позволял задевать, потому что в жизни был жес­тким, если не жестоким, насмешливым и сметливым... Иног­да Высик ловил себя на мысли, что его беспощадная проница­тельность порождена ненавистью ко всему, что хоть сколько- то напоминает Арлекина - ненавистью к тому, что одним сво­им существованием посягает на самое для него дорогое.