Ведьмак. Перекресток воронов (Анджей Сапковский)

— Наследие Артамона, — пробормотала она беззубым ртом, — должно быть отомщено. Этот храм в Эльсборге и эти прислуживающие ведьмакам жрицы... Мой Артамон хотел, чтобы все они умерли страшной смертью. Так тому и быть — от железа и огня... И этот щенок-ведьмак вместе с ними... Итак, слушайте мой приказ...

***

— Отворите ворота, благочестивые госпожи! — взмолилась Меритксель с неподдельным трагизмом в голосе. — Везём раненого ведьмака, совсем молодого, страшно израненного! Нужна помощь!

— Впустите нас скорее! — Борегар Фрик, как выяснилось, тоже мог бы сделать карьеру в театре. — Ведьмак едва дышит, без помощи умрёт!

В калитке открылось маленькое окошко, кто-то выглянул наружу. Посаженный на мула траппера Геральт, собрав последние силы, хотел крикнуть, предупредить, но державший его Цибор Понти затянул аркан на шее, задушив голос.

— Откройте, добрые госпожи, — продолжала причитать Меритксель. — Ведьмак истекает кровью!

Засов калитки заскрипел, щёлкнула задвижка. Геральт, почти теряя сознание, переломанными пальцами нащупал в кармашке пояса амулет — металлический кружок размером с крону. Собрав остатки сил, трижды нажал на выпуклость — полудрагоценный камень гелиодор, известный также как золотой берилл.

Заскрипели петли, створки калитки начали медленно открываться. Меритксель и Фрик потянулись к рукоятям мечей.

Внезапно раздалось громкое жужжание, похожее на звук насекомого, быстро перешедшее в пронзительное крещендо. Перед калиткой храма возник светящийся овал, в котором проступил неясный силуэт. Мгновение спустя из овала появилась невысокая женщина в мужском одеянии.

Врай Наттеравн мгновенно оценила ситуацию, поняв, что происходит.

Из её поднятых рук брызнула то ли мгла, то ли свечение, внутри которого гнездился рой крошечных искорок, подобных светлячкам. Врай выкрикнула заклинание, и тогда мгла окутала сначала морды лошадей, а затем головы всадников.

Все три лошади встали на дыбы, две сбросили всадников наземь. А несущий Геральта мул мощно лягнул и обоими задними копытами ударил в пах коня Борегара Фрика. Фрик удержался в седле, но уже кричал, дико метался, пытаясь обеими руками отогнать от лица мглу и светлячков, яростно жаливших его, словно разъярённые пчёлы. Наконец он сдался, развернул обезумевшего коня и с криком поскакал в темноту. Обе лошади без всадников помчались за ним, пронзительно ржа. Цибор Понти и Меритксель, лежа на земле, кричали от страха и боли, беспорядочно размахивая руками и отбиваясь от мглы и жалящих их лица и уши искорок. Наконец оба бросились бежать и припустили так быстро, что почти догнали скачущих за Фриком лошадей.

Если не считать пинка, трапперский мул, нёсший Геральта, сохранял удивительное спокойствие. Несмотря на это, Геральт обмяк и упал бы, но Врай Наттеравн подскочила и успела его подхватить, громко крича о помощи. Калитка храма распахнулась, из неё выбежали жрицы.

Но Геральт этого уже не видел. Он уплыл куда-то далеко-далеко.

Глава девятнадцатая

Время рождаться и время умирать,

время сажать и время вырывать посаженное,

время убивать и время врачевать.

Книга Екклесиаста 3:2

Глава девятнадцатая

Он приходил в себя в темноте и неподвижности. С мучительно пересохшим и распухшим горлом.

И просыпался в боли. Боль пронзала его словно остриё, раздирающими, пульсирующими спазмами, расходясь от ноги к позвоночнику, к черепу, к глазам.

Порой он был в сознании. Порой нет, но тогда ему снилось, что он в сознании.

Иногда ему казалось, что он умер. Потом вдруг воскресал и думал, что скоро умрёт. Или если не скоро, то уже завтра. Потом возвращалась боль, и он жаждал, чтобы так и случилось. Чтобы боль прекратилась, хоть через смерть. Чтобы уже завтра. Уже завтра.

А потом приходило завтра, и всё начиналось сначала.

***

Из того утра он помнил немногое.

Кто-то громко стонал, захлёбываясь стоном. Прошло время, прежде чем он понял, что стонет он сам. Вокруг было движение, он чувствовал это, перед глазами мелькали тени, дрожал и колебался свет, он ощущал чад свечей и воска, приглушённый резким запахом снадобий и эликсиров. И аромат душистого мыла.

Спиной он чувствовал болезненную твёрдость стола, на котором лежал. Потом эта твёрдость внезапно исчезала, и он уплывал в глубину, погружался, тонул. Тонул с облегчением, потому что боль тогда отступала. На мгновение.

Вокруг был колеблющийся свет. И голоса. Голоса неясные, искажённые гулом, эхом как из-под воды — или над водой, словно это он был на глубине.

***

— Пусть все выйдут, здесь слишком тесно! Останется только тот, кто умеет лечить!

— Полагаю, это буду я.

— Прекрасно. Остальных прошу удалиться, здесь вы не нужны.

— Пойдёмте, сёстры, помолимся.

— Хорошо, матушка.

***

— Как же его изуродовали... И ведь это люди сделали, не чудовища.

— Потому что этот молодой ведьмак вместо того, чтобы истреблять монстров, вечно связывается с людьми. То он их, то они его... Впрочем, неважно.

— Давай руки, обеззаразим. Это спирт? Отлей немного в стакан.