Ведьма-хранительница

— Сиротинушке неимущему яиц пожалела, — буркнул он, ощупывая разом укоротившиеся уши. — И несвежие они у тебя, между прочим. Такие по два за одно считать надо бы!

— Сиротинушки не привередничают, — огрызнулась я.

Именем лешего ругались от Винессы до Волмении. Сей фольклорный элемент якобы знал всё на свете и регулярно принимал отправленных к нему гостей; навещать лешего добровольно никто не желал, поэтому посланные обычно обижались и предлагали сходить вместо них. На деле лешие любили поизмываться над заплутавшим человеком, кругами водя по чащобе, но также не гнушались выпить с ним медовухи, подъехать на телеге, а то и соблазнить девку, прикинувшись добрым молодцем (о чём иные молодки нисколько не сожалели, бегая в лес по пять раз на дню). На эти мелкие хулиганства маги смотрели сквозь пальцы, тем более, лешие худо-бедно сдерживали прочую нежить и приглядывали за лесом.

— Скажи спасибо, что лошадка у меня не из пугливых, если бы понесла или сбросила, я бы с тобой и разговаривать не стала — сразу на воротник, неимущего. С чего бы это, кстати, неимущего? Вон лес какой, за неделю не объехать.

— Не мой он, — неохотно признался леший, — у него свой хозяин имеется, меня дальше опушки не пускает. Хорошо хоть вообще терпит, мог бы и взашей вытолкать.

— Что ж тебе в родном лесу не сиделось? Тамошний народ разочаровался в зайцах? — ехидно предположила я.

Леший негодующе фыркнул:

— Кабы не нужда, стал бы я из-за десятка яиц мараться! В том лесу все птицы мне дань платили, чтобы я деревья с гнездами не тряс да котов шкодливых гонял. Выжили меня, наползла с гор нечисть всякая, самого — страшно сказать! — чуть не съела. Пришлось уйти, ведьму им в печёнки…

— Ну спасибо, — хмыкнула я, хоть и не ожидала, что леший будет ругаться самим собой. — Впрочем, от хищной нежити в последнее время и впрямь плюнуть негде. С какой горы ползет-то?

— А то я знаю, как она по-вашему прозывается? Гора и гора. До середки лес, а выше камень. Солнце из-за неё подымается, маковки так и горят.

На юге Белории гор хватало, Элгарский хребет тянулся вдоль всего побережья. Но солнце всходит на востоке, так что речь скорее всего шла о Гребенчатых горах, на стыке Белории, Урсинии и Ясневого Града, страны эльфов. Опять они, последний оплот жмырей! Ох, что-то там нечисто…

Я порылась в сумке, оторвала кусок пергамента и накарябала несколько строк.

— Отнесешь это письмо в Чернотравную Кущу, отдашь старому магу или его ученику, скажешь — от Вольхи Редной. На их болоте как раз вакансия живоглота освободилась. Поскольку свято место пусто не бывает, пусть лучше яйца пропадают. Заодно и за порядком приглядишь, чуть что неладное — доложишь Травнику.

— По болоту мы не спецы, — смущённо признался леший, скребя в затылке. — А ну как с кикиморами не сработаюсь? Засмеют — куда тебе, пенёк лесной, на старости лет профессию менять… да и ревматизм у меня…

— Ничего, приспособишься. Кикиморы там скромные, мужским вниманием не избалованные, будешь у них первым парнем на болоте. Живо от ревматизма излечат.

— Эх, была не была! — решился леший, залихватски махнув лапой. — Давай свою бумажонку, отнесу. А за яйца-то не серчай, обживусь — орлиными отдам!

— Все вы так говорите, — вздохнула я, — а потом и жабьей икры не допросишься. Лучше клюквы лукошко какое собери.

— Целую бочку прикачу! — торжественно пообещал леший, и я живо представила полчища недовольных кикимор, получивших разнарядку на клюкву, к священному ужасу встречных баб.

Мы распрощались. Заяц ускакал лесом, напрямки, я поехала дальше и спустя два часа обнаружила ещё одно селение, покрупнее и побогаче. Там даже имелась своя ведьма, годная «кровь заговорить, девку негодящую замуж выдать, мруна отвадить». Делиться опытом по части девок она не пожелала и в дом меня не пустила, скрипуче бранясь из-за двери. Судя по наивности угроз, о настоящей магии она имела весьма смутное представление и опасалась, что я выведу её на чистую воду.

Кой-какая работа всё-таки нашлась — исцелить корову от мастита. Не доверяя пришлой ведьме, владелица маячила в дверях хлева, безуспешно укачивая двух спеленатых младенцев, которые орали по очереди, не давая ни минуты покоя. Нервное «баю-баюшки-баю» временами принимало зловещий оттенок, пугающий даже меня. Корова дичилась и брыкалась, не давая коснуться воспалённого вымени, а в благодарность так приложила меня хвостом по глазам, что взревели все четверо: я, младенцы и скотина, в сердцах огретая по крестцу.

Ночевать пришлось в лесу: следующую деревеньку я по карте не нашла, а возвращаться было далеко и поздно. Разложив костёр, остаток вечера и до первой звезды я варила курицу. Похоже, эти скорбные жилы вышли из цыплячьего возраста задолго до моего рождения. Пришлось довольствоваться бульоном. Уваренная курица обернулась жёлтым костлявым монолитом, не поддающимся ни разрыванию, ни подпиливанию ножом в суставах. Осчастливленная Смолка жевала её добрый час, как ребёнок — сливочную тянучку.

Ночь выдалась тёплая и звёздная. Пахло мхом и хвоей, над головой, на фоне серого неба, с гудением проносились толстые рыжие жуки.