Ведьма-хранительница

Лошади, судя по её хитрой морде, это не только не надоело, но и доставляло немалое удовольствие. Ну, раз я всё равно очутилась на земле, можно сделать перерыв, тем более, что из скита вкусно тянуло шкварками, а Кузьмай расставлял тарелки вокруг плетёной днушки для сковороды.

С аппетитом поглощая жареную колбасу, я расспросила Травника об окрестных селениях и проселочных дорогах. Стармин и Куща лежали в основании треугольника, острым углом вытянутого в сторону Догевы. Возвращаться через Стармин мне не хотелось, а на карте значились только наезженные тракты. Вернее, не значились: между Кущей и Догевой зеленел «Глухъ лесъ со всяк чудищъ». Помимо «чудищъ» в глухомани ютились разрозненные деревеньки, которые маг по памяти соединил пунктиром.

Лошадь крутилась неподалёку, пробуя на зуб всё подряд: маковки крапивы, дубовую кору, яркие цветки с тыквенной плети на заборчике и Манькин хвост — к счастью, вовремя отдёрнутый. Даже очевидно невкусные вещи она не выплевывала, а старательно разжевывала и глотала. Наверное, чтобы не ошибиться в следующий раз.

Травник пошептал над ладонью и предложил кобыле янтарный кусок кленового сахара. На иллюзии кобыла обиделась: по-кошачьи сморщила морду, отвернулась и ушла. Маг задумчиво бросил сахар в свою кружку; он растворился там совсем как настоящий и наверняка придал чаю нужный вкус. — Люблю сладкое, — с улыбкой пояснил старик, — только где ж тут, в глуши, сахар раздобудешь? Да и дóрог он, вот иллюзиями и балуюсь. Но лошадь вашу провести не удалось. Полагаю, от посоха она тоже неспроста шарахнулась.

— Думаете, разглядела его магическую ауру?

— Возможно. Некоторые животные, например мыши, чуют колдовство, не понимая его сути, собаки видят истинный облик сквозь чары, узнавая заколдованных хозяев и облаивая оборотней, а кошки способны разрушать волшебство одним своим присутствием.

— А лошади?

Травник признался, что насчёт лошадей ничего подобного не слышал.

— Но, — добавил он, — лошадью её назвать трудно. Если не ошибаюсь, это потомок чёрного жеребца Повелителя Догевы?

— Да, Вольта.

В позапрошлом году мы бросили лошадей в соседней деревне, нечаянно телепортировавшись на десятки верст. Селяне живо присвоили бесхозного сивку, но Вольт не пожелал тягать борону на благо сельского хозяйства и спустя две недели объявился в Догеве — тощий, одичавший, донельзя обиженный на предателя-хозяина, но никого другого к себе не подпускавший. Лён потом рассказывал, что ему пришлось целый месяц подлизываться к жеребцу, чтобы тот сменил гнев на милость и перестал разыгрывать из себя послушную, но тупую скотину.

От Ромашки кобыле досталась узкая белая стрелка вдоль морды да нагловатая хитринка во взгляде. Обольщаться насчёт характера я бы тоже не стала.

— Как ваша нога?

— Какая? — не поняла я. — А, ерунда, с утра не болит — я и забыла.

— Вы её не заговаривали?

— Зачем? На месте вправила. В первый раз подворачиваю, что ли?

Травник помрачнел — видимо, надеялся испытать на мне какое-нибудь особенно тошнотворное снадобье.

— Что ж, — с непонятной печалью сказал он, — будем надеяться, вы приобрели больше, чем можете потерять.

— Примеряете на меня древнее грозное пророчество или отечески предостерегаете?

— Нет, всего лишь по-старчески брюзжу, — улыбнулся маг, вставая из-за стола.

Поблагодарив за гостеприимство и пообещав повторно воспользоваться им в любое удобное для меня время, я с грехом пополам вскарабкалась на лошадь. Кузьмай подал мне сумки и долго махал на прощание, а Манька проводила до опушки Кущи, плавно перетекающей в опушку безымянного бора. Там остановилась, мяукнула вслед и с чувством выполненного долга побежала обратно, гордо задрав хвост.

* * *

Глухим лес казался только составителям карты. В действительности его пересекала тьма-тьмущая тропинок, простых и двухколейных. Частенько попадалась на глаза вялившаяся на солнце скошенная трава, кое-где темнели коровьи лепешки. Пару раз, выезжая на полянки, я замечала дымок над еловыми макушками и слышала далёкое блеяние овец и собачий лай. Как Травник и говорил, люди в лесу селились понемногу, но часто, заимкам и сторожкам не было числа. Пока, впрочем, я не видела ни одной, минуя их стороной.

Кобыла не то чтобы не слушалась узды — скорее не давала повода ею воспользоваться, не сворачивая с тропы и не сбиваясь с неторопливой рыси. Нас обеих это вполне устраивало. Солнце утвердилось в зените, когда лошадь впервые остановилась и попятилась, скорее удивлённая, чем испуганная. Тропинку неторопливо переходил здоровенный заяц. Даже не переходил — шествовал с таким царственным видом, что встречным волкам следовало замереть в земном поклоне. Я свистнула в два пальца, заяц вздыбил уши, но ускориться и не подумал.

— Арбалет бы мне, — с сожалением сказала я, — да не сезон. Плешь на плеши.

Заяц обернулся, внимательно рассмотрел мою потрёпанную куртку и с не меньшим презрением сморщил нос.