Вечный капитан

Вультвульф отстал от меня, проехал немного рядом с Хисарном, что-то спросил у него. Тот ответил длинным германским словом, которое я никак не могу запомнить. Так меня называл и Гунимунд. Я пытался спросить, что оно значит, но не мог повторить, поэтому готы и делали вид, что не понимают, какое именно. Наверное, обозначает мою исключительность, но не понятно, со знаком плюс или минус. Скорее плюс, что-то типа «родился в рубашке», или «с серебряной ложкой во рту», или «с мечом в руке», потому что Вультвульф стал относиться ко мне с большим уважением. Я купил у него еще и вина, расплатившись за всё специями, благовониями и тканями.

43

Кони хорошо перенесли путешествие. Я отправил их на животноводческую ферму, под надзор скифов, объяснив, для чего их купил. Скифы знают, как обращаться с лошадьми, как получить от них нужный мне результат. Скилур и Палак настолько привыкли к ферме, размеренной семейной жизни, что даже не заикнулись пойти со мной в рейс. Они быстро растеряли все навыки городской жизни, превратились под влиянием жен в типичных кочевников, только без кочевания. Каменный дом, в котором они жили, стал внутри напоминать гуннскую кибитку. Но порученный им скот находился в хорошем состоянии, плодился и размножался и давал мясо, молоко, шесть, шкуры. Что-то перерабатывалось на месте, как молоко в сыр, и только потом отправлялось в город, а что-то сразу поступало на продажу в лавку Фритигерна или на снабжение моих экипажей и рыболовецких артелей.

Погрузив эти продукты и тару, я отправился на Тендровскую косу. Там работа кипела. Весь берег был заставлен пифосами, в которых солилась рыба для вяления, и амфорами с соленой. Между деревьями и воткнутыми в землю шестами были растянуты низки вялившейся рыбы. Здесь один сорт, там другой, дальше третий… В нескольких котлах варилась соль, а на больших настилах досушивалась. Под навесом лежал целый бруствер их мешков с солью. Геродор передал мне через Фритигерна, что не успевает вывозить готовую продукцию. Когда мы встали на якорь, сразу началась погрузка амфор с соленой рыбой. Вяленую, как более легкую, будем грузить во вторую очередь. Я поговорил с рыбками. Жалоб не было. Только беспокойство, получат деньги или нет? Кидалово здесь распространено не меньше, чем в России конца двадцатого – начала двадцать первого века. Предложил выдать уже заработанное их семьям в Херсоне, но только не им самим на косе, потому что покупать здесь нечего, а азартные игры понижают производительность труда и разрушают коллектив. Рыбаки побурчали немного, но согласились с моими правилами. А я подумал, что старею. Византийцы утверждают, что законы издает старый волк. Молодой их нарушает.

В Константинополе спрос на рыбу был большой. Столицу наполнили толпы беженцев. Они рассказывали, что во Фракию и Иллирию ворвались около ста тысяч славян, которые грабят и убивают всех подряд с бессмысленной жестокостью. Я сразу вспомнил про русский бунт, бессмысленный и беспощадный. Видимо, склонность к нему у нас от славян. К счастью, они еще не научились брать города, так что жители столицы не принимали эту угрозу всерьез. Голова по этому поводу болела разве что у императора и высокопоставленных чиновников.

Пока разгружали судно, я прошелся по рынкам и лавкам. Хисарн и Сафрак сопровождали меня. В Константинополе, в отличие от Херсона, человек с деньгами даже днем мог столкнуться с непростым выбором: жизнь или кошелек? Что-то я покупал на перепродажу, что-то для себя. На этот раз сработал на оба фронта. Сирийский купец продавал броню для лошадей. Она была из Персии. Изготовленная там считалась лучшей. В Европе только начинали осознавать превосходство тяжелой конницы и достойно ее снаряжать. Представляю, каким кружным путем добиралась персидская конская броня к врагам византийцам. Она была пластинчатой: грудь коня и голову закрывали крупные цельные пластины, прикрепленные на кожу, а шею, корпус и ноги – средние и мелкие встык или с небольшим нахлестом снизу вверх. У сирийца было шестнадцать комплектов. Оптом отдавал со скидкой почти в двадцать процентов. Я взял. Десять комплектов меня просил купить Гоар. Он теперь богатый, может позволить себе. Три пригодятся мне самому, а остальные продам в Херсоне.

Когда везли в нанятой арбе доспехи на судно, на одной из улиц пригорода высокий худой мужчина лет тридцати пяти с темно-русыми длинными волосами и бородой, культей вместо правой руки и мечом, прикрепленным к поясу справа, а не слева, одетый в грязную рубаху и штаны и босой, поздоровался, улыбаясь немного виновато:

– Привет, Сафрак!

Гепид удивленно посмотрел на него, потом узнал, улыбнулся дружественно, полез обниматься:

– Привет, Евтарих!

Мужчина сразу расслабился, заулыбался облегченно. Наверное, вначале опасался, что не захотят с ним знаться. Он пошел сзади арбы рядом с Сафраком. Они оживленно разговаривали, как два старых знакомых, давно не видевшихся.

Когда подошли к судну, Сафрак представил мне своего знакомого: