Вечная жизнь Лизы К.

Элину «рукопись», присланную за неделю до Рождества, – ворох обрывочных воспоминаний в шестьдесят семь тысяч знаков – без согласования с ним и Эльвирой папа попросил не сокращать. Хотя с первого взгляда стало понятно, что написанное в полубеспамятстве, а местами словно бы проговоренное на кушетке доктора Фрейда Лизин замысел погребет под собой. А еще сердили детали и выдуманные подробности. Ну не мог отец отдыхать с ней и Тимуром в Звенигороде в июле 2002 года, потому что на целое лето подрядился в археологическую экспедицию, одноклассник и друг-археолог Ларик, он же Арсен Ларионов, позвал его покопать в Пермский край, и папа, кроме снимков, между прочим, датированных (на снимках – то, как они роют, как обедают в дождь под тентом, как раскладывают добытое перед приехавшими телевизионщиками, а на фоточке, сделанной «полароидом», он с бабушкой в Соликамске, куда тоже успел заскочить), папа еще ведь и артефактов навез, естественно, самых негодных и отбракованных, а все-таки они помнили великое переселение народов – и Лиза, в то лето опять не поступившая на дневной киноведческий, перебивала отчаяние чем-то не менее обморочным – прикосновением к полуторатысячелетней истории. Каждый изржавленный наконечник и крошечный черепок был завернут Лизой в байковую тряпицу Принести это богатство к друзьям и услышать от той же Натуши «я в шоке» было большим утешением.

И пока-то она поняла, что папа тем летом мог успеть то и это, на раскоп и в Звенигород тоже, прошел бесконечный, бессмысленный день ни о чем, с пропущенными мимо ушей лекциями и уроком немецкого в лингафонке. Близняшки Лиу и Мэй, сидевшие перед ней за стеклом, старательно шевелили губами, по очереди расширяли глаза, раз в пять минут нервно прыскали, прикрывая ладошками рот (как будто немецкий напоминал им обсценный китайский), переглядывались, друг другу кивали и опять по очереди расширяли глаза – не глаза, потрясенные взломом мидии посреди неглубокой тарелки…

А еще в своем мемуаре Эля писала, как папа встречал вместе с ней и Тимуром Новый, 1999 год в ресторане «София», где ее начальник, родившийся 31 декабря, справлял с коллегами «два в одном», и шестилетний Тимурик, стойко выдержав испытание курантами, песнями, кружением и беганием с восьмилетней дочкой начальника, незаметно заснул под столом, завернулся в своей матросочке бубличком, он тогда моряком мечтал стать (и отец ему отовсюду, где был, привозил значки и монеты с изображением кораблей), заснул – и не добудиться, и Григ страшно бережно нес его на руках и хотел донести до самого дома, а дом их, его тогда еще не снесли, стоял аж на Нижней Масловке, это кому сказать, не поверят… Лиза читала и тоже не верила, пока не вспомнила, что она в это время была с хором в Болгарии, и мама поехала с ней – караулить пылкую дочь, задружившую той зимой с солистом Андрюхой, одиннадцатиклассником с матерыми усиками над губой, и один раз мама недосмотрела, и как же рьяно они целовались под темной лестницей хостела. А папа, значит, тем временем нес Тимура домой, дубленка нараспашку, Эля следом – не поспевает и раз десять ему кричит: Григ, я ловлю такси! Только где уж там, Григ бежит и не слышит, он сына домой несет, с ним такое за годы и годы впервые. А парень утром проснулся всех раньше и папку-то не признал, родного отца не признал, растолкал ее с ревом: мам, он хрипит, я боюсь, он хрипит, прогони его!.. Смех и грех, так и жили, писала Эля, большего не просили, всякое воскресенье свечку за здравие ставили – бабулино и папкино тоже, Тимочка, пока маленький был, сильно это любил, сама забуду, а он меня за руку к Иверской тащит. Маленький, он не такой, как потом стал, во всем активный, нет, он тихий был мальчик и ласковый, в храме вот как прикипит перед иконой, с места не стянуть, у него две любимые были – список с Иверской и Всех скорбящих радость. А из храма выйдем, все у меня братика просил – однажды вот прямо до слез. Будто ему кто внушил, а сейчас думаю: Богородица, кто ж еще. Не послушалась, хотя мама мне и говорила: давай, пока я могу, помогу.