Вдали от городов. Жизнь постсоветской деревни

Каждая из этих миграционных волн затрагивала сельские пространства и реорганизовывала их. Ликвидация деревень, основание новых сельских поселений, куда на определенный срок нанимались на работу специалисты или просто рабочая сила, – все это было возможным лишь потому, что население деревень все больше превращалось в сельских индустриальных рабочих. Повсюду, куда бы ни перемещались эти люди, они находили принципиально схожие условия работы и жизни. Ориентированная на предприятие организация повседневности означает, таким образом, стандартизацию, отвыкание от региональных особенностей, разрушение института самоуправления при одновременной зависимости от надрегиональных структур и продолжающийся отрыв от традиционного контекста. Люди, задействованные в этом процессе, становились «кочевниками», как выразилась участница интервью, однако по социалистически-модерному образцу, то есть теми, кто курсировал – если продолжить сравнение – между оазисами государственных промышленных предприятий.

Такой образ жизни, который определяется большей частью не культурными особенностями, а обобщенными индустриальными условиями работы, не уживается с традиционными ценностями интегрированных деревенских общин. «Порядок вещей», как далее выражается участница интервью, часто мешает, но не потому, что он так гомогенен и всеми разделяем, а потому, что деревенская жизнь легко обозрима и социальный контроль действует не как моральная инстанция, а как бригада ситуационной помощи. В такой жизненный мир должны вписаться нынешние иммигранты, и они могут это сделать и делают, так как социальное пространство уже подготовлено.

При сегодняшнем постоянном наплыве иммигрантов в деревню речь, в основном, идет о русских с родственными связями в дерев не. Они были соблазнены в советские времена перспективой хорошего заработка и быстрой карьеры в Средней Азии и других отдаленных советских республиках, а теперь вернулись назад в Россию. Одна из информанток рассказывает на примере семьи мигрантов из Узбекистана, как при поддержке соседей и родственников возникает цепная миграция, целые разветвленные сети, что в общем и целом компенсирует отсутствие миграционной политики в Российской Федерации.

Так как сама информантка происходит из «кочевой» семьи, то у нее нет враждебности по отношению к иммигрантам из «ближнего зарубежья». Таким образом, она отражает позицию, возможно не являющуюся характерной для большинства деревенского населения, которое, в свою очередь, тоже в основном состоит из когдатошних иммигрантов.8 Наша информантка убеждена, что уже двухлетнее пребывание в качестве иммигранта делает людей «старожилами», которые должны претендовать на все права и свободы. Такая установка, пожалуй, не имеет уже ничего общего с тем образом общины, интегрировавшейся на основе традиционных ценностей, с которой сживались на протяжении многих поколений.

Иммиграция так называемых «других русских»9 часто таит конфликтный материал, за которым стоят, конечно, не какие-то квазиэтнические или культурные различия, а лишь конкуренция за скудные ресурсы. Большинство из ремигрантов хорошо образовано и соответственно ориентировано на процветание, поэтому иммиграция в сельскую местность является лишь их «вторым выбором». Так как города не могут или не хотят поглотить наплыв иммигрантов и реагируют на него все новыми ограничениями, то это приводит к переориентации на сельскую местность, ибо во многих регионах России (сюда относится и юг России) существуют еще возможности поселиться. И уже отсюда (и это является одним из новейших миграционных феноменов) наблюдается маятниковая миграция в районы России с высокой заработной платой (например, добыча нефти) или миграция в (западное) зарубежье.