Вдали от безумной толпы

– Видно, Трой не мог не посягнуть на мое сокровище! – гневно воскликнул Болдвуд. – Я ничего дурного ему не сделал. Так зачем же он навязал вам свое присутствие? До того как он вас смутил, вы были расположены ко мне: возвратясь, я пришел бы к вам за ответом и услышал бы «да». Можете ли вы это отрицать, спрашиваю я вас?

Батшеба помедлила, но честность все же вынудила ее ответить.

– Не могу, – прошептала она.

– Знаю, что не можете. Он подкрался к вам в мое отсутствие и ограбил меня. Отчего он не пытался завоевать вас прежде, когда это никому не причинило бы горя и не вызвало бы пересудов? Теперь все провожают меня ухмылкой. Даже небо и холмы словно смеются надо мною, и я краснею, стыдясь своего безумства. Я утратил уважение людей, доброе имя, репутацию – утратил безвозвратно. Так выходите же замуж за своего возлюбленного, я вас не держу.

– Ах, сэр, мистер Болдвуд…

– Не беспокойтесь, я вам более не помешаю. Мне следует уйти куда-нибудь и, скрывшись от всех, молиться. Однажды я любил женщину. Теперь меня гложет стыд. Когда я умру, обо мне скажут: «Он был несчастный человек, погубленный любовью». О Боже, Боже! Если бы меня обманули тайно, и никто не узнал бы о моем бесчестии, я мог бы сохранить прежнее свое положение! Однако положение утрачено, как и женщина, которую я любил. Во всем виноват он! Он!

Испуганная неразумной злобой Болдвуда, Батшеба отстранилась от него едва заметным скользящим движением.

– Я всего лишь девушка, – промолвила она. – Не говорите со мною так!

– Все это время вы знали, вы отлично знали, что ваша новая причуда заставит меня страдать. Быть ослепленной алым мундиром – вот уж поистине женское безрассудство!

Батшеба тотчас воспламенилась.

– Вы слишком много себе позволяете! – гневно выпалила она. – Все, все на меня напустились! Не пристало мужчине так набрасываться на женщину! В целом мире нет у меня защитников, кроме меня самой! Хоть бы кто проявил ко мне милосердие! Все глядят на меня с ухмылкой, все меня судят! Довольно! Не желаю этого терпеть!

– Конечно же, вы с Троем станете болтать обо мне. Так скажите ему: «Болдвуд готов был умереть за меня». Да, вы дали ему волю, зная, что он вам не пара. Он поцеловал вас, как будто имел на то право. Слышите? Он поцеловал вас! Отрицайте, если можете!

Женщина всегда страшится мужского отчаяния, даже если ее собственное столь же сильно. Болдвуд, пылающий негодованием, был для Батшебы почти что отражением ее самой, однако она задрожала и судорожно глотнула воздух.

– Оставьте меня, сэр, оставьте! Я вам никто, позвольте же мне уйти!

– Скажите, что он не целовал вас!

– Не могу.

– Значит, целовал! – хрипло вымолвил Болдвуд.

– Да. Я не стыжусь говорить правду, – ответила Батшеба медленно и дерзко, невзирая на свой страх.

– Тогда будь он проклят! Будь он проклят! – произнес фермер яростным шепотом. – Я все готов был отдать, чтобы коснуться вашей руки, а вы позволяете повесе без всяких церемоний целовать вас! Всемилостивые небеса! Целовать!.. Настанет день, когда он раскается! Пожалеет о той боли, которую причинил другому мужчине! Он сам будет стонать, и молить, и проклинать, и томиться – как я сейчас!

– О нет, не призывайте несчастий на его голову! – горестно вскричала Батшеба. – Что угодно, только не это. Ах, сэр, будьте к нему добры, ведь я в самом деле его люблю.

Разгоряченные мысли Болдвуда дошли до того состояния, при котором внешняя связность и внутренняя последовательность бывают полностью утрачены. Его глаза словно вобрали в себя всю тьму наступающей ночи. Он уже совсем не слышал Батшебы.

– Я накажу его – клянусь своею душою, что накажу! Будь он хоть солдат, хоть нет, я разыщу этого щенка и отстегаю хлыстом за бессовестную кражу моего счастья. Пускай он даже силен, как сто человек, я отхлещу его… – Голос Болдвуда понизился с неестественною внезапностью. – Батшеба, милая заблудшая кокетка, простите меня! Я обвинял вас, угрожал вам, вел себя с вами как грубиян, а виноваты не вы. Это на нем лежит великий грех. Это он своей беззастенчивой ложью похитил ваше дражайшее сердце! Его счастье, что он вернулся в полк и находится далеко отсюда! Стану молиться, чтобы он не попался мне на глаза, иначе я могу с собою не совладать. О, Батшеба, держите его от меня подальше, не подпускайте его ко мне!

Несколько мгновений Болдвуд был так безжизненно неподвижен, что казалось, будто его душа вылетела вместе с этими страстными словами. Наконец он пошел прочь, и вскоре сумерки поглотили его силуэт, а шаги потонули в приглушенном шорохе листвы.