Вавилон и Башня

А тут у Володина кровь хлещет. А он опытный, с самого семьдесят девятого «за речкой», не то что мы, только после стодневки приехали, как пингвины в Африку… ну он и говорит: «Погоди ты, Иволга, не гоношись. Дай моментом насладиться». Я ему такой: «Володин, каким моментом?» А он: «Не понимаешь ты пока, это как внутри какой электроприбор включается, когда подыхаешь, светло и тепло…»

Я тогда не понял, в натуре. А сейчас, по ходу, это и было. Как волчара зубы сжал, так сразу тепло и светло. Западло, конечно, на полу лежать под этой тушей меховой. Но, с другой стороны, все лучше, чем в песках кровью брызгать.

– Не знаю я ни про какую каузальность, е-мое. Собрался убивать – убивай. Харэ… – я даже руки отпустил.

– Каузальность – это когда одно событие предшествует другому.

– Допустим. И чего?

– Ну как чего. Следи за мыслью. Ты мамке стал не нужен, так? Потом в детдом попал. Нужен ты там кому был? Ни хрена. Потом армия, учебка. Потом война. Потом гражданка! Да, но и на гражданке опять стрелки, разборки, базары и прочая хрень. Как ты думаешь, когда это все началось?

– Когда-когда… – даже обидно стало, что волчара так мою жизнь расписал, словно одна хрень за другой и хренью погоняет. – Когда. Получается так. Я почем знаю.

– Вот! А я тебе говорю, что, куда бы ты ни попал, везде одно. То драки, то стрелки, то война. Вот и сейчас. Нет, чтобы выйти аккуратно и домой пойти, ты подо мной лежишь, и шея твоя бедовая у меня в пасти.

– Ладно, к чему ты клонишь?

– Я клоню к тому, что каузальность – дерьмо собачье. А мы волки с тобой. Хочешь разорвать цепь событий – разорви. Понял?

– Какую еще цепь событий? Не догоняю я ни фига. Был бы тут Борисыч, я б спросил. Он чего-то про волков читал, да и потом он перец умный, институтский…

Бляяя… меня как прошибло. О чем это я раньше-то думал? Ведь в субе Борисыч был. Значит, из-за него косепор случился. И подбили нас из-за него. Только кто?

– Эхх… опять ты за свое, – волчара, по ходу, расстроился, даже глотку немного разжал.

– Слушай, давай я этот бардак разгребу, а потом можешь грызть сколько хочешь. А то, ты сам посмотри, какой глушняк. Да и хомяку непонятно, чего говорить.

– Да ну тебя, Иволга… – опять как будто обиделся волчара, пасть разжал, посмотрел на меня здоровенными глазищами и куда-то исчез.

Тут я и очухался. Лежу на полу. Под столом ящики стоят. Железные, наподобие армейских цинков. И надпись непонятная на них – «Самотлор».

Глава 4. Герман

<Россия, 2020-е>

Хайнц вышагивал по залу «конферанц». Толстые подошвы неизменных оксвордов издавали убаюкивающее «квау-ч… квау-ч… квау-ччч…». Как будто в такт этому «ква-у-у-ч» Хайнц мурчал себе под нос: «…да, это можно… да, это можно… да, это можно…»

– Ну! – хлестко, словно дернув в воздухе невидимым стеком, наконец сказал он. – Как мы можем тогда увеличить прибыль? А? При том же бюджете на продаж и промоушен? Я есть спрашиваю вас! Я есть спрашиваю! – повторил Хайнц и окинул взглядом так, точно толкал приветственную речь во время парада на Марсовом поле.

Он всегда начинал говорить с усиленным акцентом, да еще и подставлял везде модальные глаголы, когда волновался или врал. Прошло двадцать лет, как Хайнц зачем-то приехал в Россию и, разумеется, мог изъясняться на русском не хуже, чем на родном. Но это у него была такая фишка. Вот только не разобрать, то ли он коверкал язык, потому что волновался, или, наоборот, хотел таким идиотским способом придать речи европейской серьезности. От Хайнца подобных выкрутасов вполне можно было ожидать.

– Герман! Что есть вы думать? – голосом, похожим на бряцание «шмайссера»[57] о кожаную портупею, отчеканил Хайнц.

«Что я есть? Или что я думаю?» – хотел парировать я, но, решив, что момент для дерзости неподходящий, применил другую тактику, заменив дерзость на псевдоармейскую твердолобость.

– Мистер Донарт! – ответил я, резко выговаривая фразы, как это делают образцово-показательные офицеры перед генералом. – Надо срочно повысить цены. Срочно!

Расчет, в общем-то, правильный. Хайнц Донарт был мало того что неудавшимся военным, так еще и не совсем немцем. Наверное, поэтому в сознании довольно неглупого мужика иногда творилось черт знает что. Сложно сказать, что больше травмировало мистера Донарта: невозможность командовать бизнесом как войсками или осознание, что в нем есть негерманская «гнильца». «Генетический мусор», как любил говорить другой «не совсем» немец[58].

Однажды я попробовал подвигнуть Хайнца на откровенность, на одной из выездных корпоративных пьянок. Но откровенность у него тоже была какая-то неоткровенная, искусственная.

Донарт за двадцать лет так и не догадался, что русский «нюх» – лучший в том, чтобы отличить неоткровенную откровенность от настоящей. Для всего прочего этот «нюх» не годится. Он не может управлять бизнесом, придумывать машины и механизмы, не может даже построить нормальные человеческие дороги. Но на то, чтобы отличить пьяное «ты меня уважаешь» от «ты меня как бы уважаешь», русский нюх заточен лучше всего.