Осмотрелся. Пол дощатый, сверху стропила. Какая-то хата дачная и темно. Попробовал встать, пока не особо. Башня варила прилично, а туша ее не понимала. По ходу, двинули чем. Или во время аварии тряхнуло, вот и сотряс мозга. Его-то мать, опять.
Пошарил за шлевкой. Сергуша меня еще в учебке научил, мол, всегда держи при себе скрепку или булавку. «Это еще зачем? – Я тогда пучил глаза на всякие такие штуки. Молодой был, глупый. – Цыгане за щекой бритву держат. Знают – острый предмет всегда пригодиться может. Но ты ж не цыган? Так что давай по-нашенски, скрепку суй, и все».
Пригодились уроки Сергуши. Ой как пригодились! Нащупываю скрепку, она там продета, не найдет никто. Разгинаю, значит, так… точку на шее найти. Нашел. Ши-и-и-к, и вставил сразу сантиметра на полтора. Боль сильная, аж искры из глаз, но это как раз то, что нужно. Минут пять, и силищи как у лося.
Когда Сергуша показал мне трюк этот, я сначала чуть в штаны не наделал, думал, хана, скоро сдохну, а потом перевернул все в коптерке, бесновался. Столько силы дурной сразу от укола этого.
Сергуша смеялся, точно я беса тогда гнал. Это что-то вроде иголок восточных, нужно только вставить в правильное место. Сергуша в таких делах много соображал.
Вот и сейчас. Воткнул – и как новенький. Рванул к двери, хряснул по полотну, выломал со щепками. За дверью лестница вниз, деревянная, простая, без перил. Съезжаю, значит, как карась[56] по трапу, внизу что-то типа веранды. На подоконниках банки с цветами сухими, поделки какие-то детские из желудей и спичек. Пыль везде, паутина. Хата явно кидок, случайная, место неподготовленное. Доски расползались щелями, что солнце видать. Даже солнце у нас другое. Где-то в загранке, ну там в Испании, солнце как правильное сливочное масло, такое желтое по-домашнему, теплое. А здесь, в нашей стране-матушке, оно как маргарин. Холодное и какое-то не такое, не как настоящее. Как фломастер, вроде желтый, но это такой хреновый желтый цвет, химический.
В Афгане вообще. Солнце будто кровью покрашено. И от него не тепло, оно жарит, потому как пытается убить тебя всю дорогу.
Ладно, не до туризма сейчас. Дверь из этой веранды тоже из таких досок. Сейчас выломаю – и вперед.
Только вот я как в прореху двери глянул, сам себя и попутал. На крыльце, прям перед дверью, сидел волчара этот здоровенный.
Я смотрю в щель, а там его глаз. Да такой, с яблоко. Смотрит на меня, даже не мигает.
Отпрянул, как ошпаренный. Думаю, чего делать-то.
– Слышь, брат? – говорю ему, а дверь пока не открываю. – Ты откуда здесь?
– Откуда, откуда… – волчара, по ходу, зевнул. – К тебе пришел. Медитация-то закончилась.
«Ишь, дружелюбного изображает. Не-не, брат. Меня на таком фуфле не прокатишь. Знаю я это дерьмо… ты мой брат, я твой брат».
– Да ну тебя, скажи как есть, почему я глюк все время этот вижу. И вообще, чего это я последнее время беса стал гнать? Ну… раньше тоже было. Как чего приснится во сне. А тут как наяву, то ты, то Сергуша.
– Дверь открой, расскажу, – и хитро так смотрит в щелку своим глазом-яблоком.
Дверь открой, расскажу – сам по себе базар стремный. Так говорят, когда подлянка какая намечается. Но ведь и не сидеть же на этой хазе, пока волчара не уйдет?
– Ладно, только отойди. Ты вооон какой здоровый. Еще накинешься.
– Не ссы, ефрейтор Иволга, – волчара отошел.
Я только потом допер, откуда он про погоняло мое армейское знает. Иволгой меня еще на стодневке прозвали. С Самары я, значит, вроде как с Волги. Ну вот – Иволга.
Волчара отойти-то отошел. Но тем хуже. Я только дверь слегонца приоткрыл, а он уже к тому моменту разбежался – и на меня…
Чего только с тушей моей за время шурави и стрелок на гражданке не было. И били, и стреляли, и резали. Но чтобы волчара, в два моих роста, в шею вгрызся… не-не, такого конкретного косепора не помню.
А он так и сделал. Как напрыгнет – и сразу пастью в глотку.
– Ты зачем меня убиваешь? – лежу на полу, хриплю из последних сил.
– Не убиваю, а хочу, чтоб ты переродился.
– А я не хочу перерождаться. Мне и так хорошо.
– Чего это тебе хорошо. Бегаешь туда-сюда, только нашу породу волчью позоришь.
– Не…
– Ладно, бача, потерпи. Я еще немного зубы сожму, и ты отмучаешься. Только вот что мне еще скажи. Ты про каузальность знаешь?
– Че-че-го?..
– Не знаешь. А знаешь, почему не знаешь?
Волчара еще сильнее сжал пасть, я кое-как хватался за воротник его шерстяной. Правда, чувствовал, долго так не протяну. С другой стороны, с волчьей пастью в глотке я как-то расслабился. Как будто по жилам не кровь потекла, а какой-то теплый кисель. Даже хорошо. Может, это и есть, когда смерть близко.
Помню, как наш прапорщик Володин отходил. Я тогда рядом сидел, чего-то базарил не по делу про «мужик, прорвемся». В общем, обычный порожняк, который в ход пускают, когда другой уже того, ласты вот-вот склеит.