Вавилон и Башня

Я ничего не понимал. То ли ранен, то ли нет. Умру от гангрены или нет? Кто стрелял и откуда этот кто-то взялся? Но, когда дед Матвей приподнял мою голову, я увидел, что дальше, впереди от меня, за передней частью Бэки, лежит еще кто-то…

Борис! Это был Борис! Его ботинки на шнуровке, брезентовый комбинезон, спецовка, сильно забрызганная грязью. И даже «розочка» ордена.

Тело лежало как-то неестественно, грудь оттопырилась и торчала так, словно шея с головой под прямым углом упирались в землю. От этого значок с крохотным, еле различимым профилем Ленина смотрел на меня почти вертикально.

Дед Матвей поднес спичку. Раскурить сразу не удалось, воздух в плохо скрученной самокрутке мешал как следует затянуться. Но потом густой дым ядреной махорки окружил, заполнил все мои легкие, ноздри.

– Эхх… – опять как-то обреченно вздохнул дед Матвей.

– Что… что?

– А то! Одно дело – от голодухи в Петрограде подохнуть. Другое – от фрицов или узкоглазых под дых получить. А третье – от своих маслину в затылок схлопотать в каком-нибудь поганом подвале. И ведь схлопотаем! Схлопотаем, дорогой Кинстинтин!

– Да почему же, почему?!

– А потому! – громко и злобно сказал он и еще чуть выше приподнял мою голову.

Я присмотрелся и ахнул. Тело Бориса лежало как ни в чем не бывало. Казалось, он просто прилег на мягкий мох отдохнуть, помечтать о чем-то, посмотреть на небо. Помечтать… но голова Бориса, точнее то, что от нее осталось… чуть выше шеи лежала какая-то мясистая красно-белая каша, вперемешку с нитками, видимо от москитной сетки, и стеблями морошки.

Упругие продолговатые блестящие листочки сплошь измазаны непонятной жирной смесью, какими-то осколками. «Мозги!» – наконец сообразил я.

– Э…э… У него…

– Вот тебе и «ээ-э-э», – зло передразнил дед Матвей и выпустил густую струю дыма. – Вот тебе и «ээээ»!

– У Бориса… это… у него ж головы нет!

– Эт точно! – вздохнул дед Матвей. – Но хуже, что и самого Бориса-то теперь нет. Что мне дело до его головы… А вот за самого Бориса с нас эти псы спросят, ух-х-х спросят…

– Нет головы? Нет?

Дед Матвей ничего не ответил. Только скрутил новую самокрутку и опять закурил, плавно, в своей обычной манере, снимая мизинцем густой бархатистый пепел с краешка, рядом с самым угольком.

«Непонятно…» – в голове у меня стоял какой-то гул.

Я смотрел на небо, которое было окрашено в серо-желтые тона. Под поясницей мокро, мох уже пропитал все слои одежды, становилось холодно. Жар, который я до этого ощущал внутри, постепенно отошел. Мое тело остывало, как двигатель Бэки, потрескивая, после долгого дня работы.

Наконец, я кое-как встал. Дед Матвей не обращал на меня внимания, сидел, пытался втянуть хоть что-то из уже дотлевшей самокрутки.

Я собрался с силами и подошел к телу Бориса. Так и есть! Кто-то выстрелил ему в голову. Меня удивило, что выстрел был почти вплотную. Такая «каша» получится, только если стрелять крупной дробью в упор. Иначе осталась бы просто дырка. А тут, на месте головы, мешанина из мозгов, морошки, осколков черепа и кусков кожи.

– Ну, что? – спросил дед Матвей.

– Да у него головы совсем нет!

– Не время шутковать, Кинстинтин… Слушай! А ты без вести все еще? Не посылал телеграмм-то в ревсовет?

– Телеграмм? Откуда, дед Матвей? Если б я только мог! Я бы маменьке послал, а не в Реввоенсовет. Я ж как тогда ушел с вами в геологоразведку, так в лесах и был все время. Откуда телеграмму-то…

– Ух ты! – он быстро поднялся и подошел ко мне. Потом внимательно осмотрел тело Бориса. Потом зачем-то мое. Кажется, дед Матвей вел какие-то подсчеты про себя. – Ух ты! – снова произнес он. – Ну все, Кинстинтин! Все, дорогой! Живем! Живем мы! Теперь Борисом будешь! Теперь будешь…

Он рванул значок с груди Бориса и протянул мне:

– А ну, одевай! Одевай! – заскрежетал зубами, как бывало с ним только, когда он очень злился или был напряжен.

– Ладно, ладно… – успокоил я и вставил в петлицу бывшей офицерской гимнастерки яркую лакированную «розочку» с крошечной головой Ленина.

Дед Матвей обшарил карманы Бориса, достал военный билет и блокнот. И пачку писем, аккуратно уложенных в промасленную бумагу.

– На! – протянул мне. – На-а, бери!

– Зачем?! За… – не понял я.

– Бер-р-р-иии! – прорычал он. – Бери! Быстро! Спасем нас обоих.

– Спасем?!

– Да. Спасем.

– Теперь Борисом будешь! Понял? Понял!

– Да, – не мог возразить я, глаза деда Матвея налились кровью. – Но, но… зачем это? Зачем?

– Затем! Нечего было в начэкспедиции стрелять, Кинстинтин! Тьфу ты, едрена вошь, Борис!

– Стрелять?! Стрел…

– Да, стрелять! У меня в Петрограде разные солдаты были, какие и ссались под себя, какие и руки на себя наложить пытались. Но чтоб порешить кого, а потом в обморок грохнуться… это уж… извольте…

– Так это… Так это?.. – Я не верил. – Так это я его… Это я?!

Я еще раз подошел к телу Бориса, сжимая в руках военный билет и письма, увидел близко-близко красное месиво вместо головы, кажется, даже какие-то фрагменты ушей, и почувствовал что-то странное. Одновременно простое и легкое. Как будто у кипящего котла открыли клапан, и котел снова стал работать нормально.