Вавилон и Башня

– Один день прошел. Значит, можно дать каплю дистиллята. Потом еще одну, через день.

В сознании Мукнаила отразилось только одно – через день. «Через день!» – хотел прокричать он. Вместо этого беззвучно замычал.

– Знаю, – сказала Асофа. – Знаю. Сейчас больно. Твое настоящее сознание возвращается. А это всегда очень больно.

Тут Мукнаил понял, точнее решил для себя окончательно. Как бы там ни было, он должен дойти до сто первого этажа, войти в поле и никогда, никогда из него не выходить. Что бы ни говорили про поле Розевич, Клаца и даже профессор Зуля из ретрообраза… с человеком, который живет в поле, такая страшная история никогда бы, ни за что бы не произошла. Никогда! Ни за что! Как она произошла с Мукнаилом, Асофой, Ульма и еще многими, кого он успел увидеть в комнатах, пока они шли сюда.

Да и что может быть лучше красочных, приятных, впечатляющих образов, которые происходят в облаке! А если разница между облаком и полем лишь в том, что поле никогда не надо отключать, и человек рождается уже с полем или «в поле», то этот поток нескончаемых приятных образов никогда, никогда не заканчивается.

– Никогда! – со всех сил, которые у него остались, проорал Мукнаил.

Он больше не отсчитывал дни по пульсированию век, а отсчитывал по каплям дистиллята, которые ему давала Асофа, приходя раз в день. Правда, Мукнаилу казалось, что проходит много дней, прежде чем она снова приходит. Но, видимо, всякий раз проходил только один. «Только один!»

– Что «никогда»? – переспросила Асофа.

Мукнаил уже не мог ей ничего ответить. Он чувствовал тепло от капли дистиллята лишь на короткое время, потом снова начинал трястись в бессильных конвульсиях.

Ульма приходил два раза в день, заливая отравленную (как казалось Мукнаилу) жижу из большого, похожего на мешок, сосуда. Потом, как обычно, улыбался своим некогда идеальным лицом и удалялся. Мукнаил ненавидел Ульма больше всех. «Как можно было отказаться от вечного облака! – так он про себя назвал поле. – Как?! Да еще попасть сюда!» Непонятно, что больше мучило Мукнаила. То, что Ульма добровольно отказался от поля, или то, что он сам оказался здесь, вместе с такими жуткими людьми, как Ульма, Асофа и, того хуже, Джин, если только она вообще была человеком.

– Никогда! – крикнул он, когда Асофа капнула следующую каплю дистиллята. Значит, прошел только один, еще один день.

– Знаю, знаю, – Асофа похлопала его по плечу, не обращая внимания на это «никогда», и ушла.

Мукнаилу только оставалось опять ворочаться, выгибаться, беззвучно стонать. И вспоминать, как хорошо ему было, проснувшись в своем идеально чистом и мягком ложементе, погрузиться в горный ручей, включить образ плотского удовольствия с самого утра или поездить на быстрой машине по извилистой дороге.

«Как хорошо! Никогда ничего не будет и не может быть лучше, чем проснуться в облаке! – наконец, понял он. И хотя Мукнаил никогда не был в поле, то решил и про поле то же самое. – Никогда ничего не может быть лучше, чем проснуться в поле!»

Когда в очередной раз пришел Ульма, ему он тоже попытался прокричать «никогда», но у него получилось только «н-да».

– Н-да? – переспросил Ульма, улыбаясь своей кривой улыбкой.

У Мукнаила не хватило сил даже на еще одно «н-да». Он только беспомощно ворочал глазами, как будто пытаясь передать взглядом все, что понял. Хотя, похоже, передавай не передавай, толку все равно не будет. Ульма настолько гордился тем, что давно не заходил в облако, что его ничем не убедить.

Наконец, после третьей капли и третьего «никогда», а значит, и третьего дня, опять пришла Джин. Сегодня она выглядела не совсем так, как обычно. Вместо изъеденного какими-то насекомыми свитера надела длинный халат. Тоже ужасный, но не такой испорченный, как свитер.

– Вот! – сказала Джин и поднесла ко рту Мукнаила свою изжеванную грязную сигарету. – Вот! Хочешь?

– Мммм… му… му… ммм… – только ворочал головой Мукнаил, пытаясь отвернуться от дымящейся гадости. Но Джин упрямо воткнула сигарету сначала в нос, а потом и в рот бедному Мукнаилу. И как бы он ни задерживал дыхание, все равно пришлось, хоть и немного, вдохнуть отравленный дым.

– Вот и молодец! – Джин ушла.

Мукнаилу только и оставалось мечтать, что когда-нибудь он сможет включить образ массажа. Он даже представил, как распаренные, идеально белые пушистые полотенца прикасаются к его ногам, рукам, торсу, шее. И как от каждого прикосновения его тело все больше расслабляется, оживает. И как тонкие и сильные, ровные, без всяких уродливых морщин, с ровными, одинаковыми блестящими ногтями пальцы разминают мышцу за мышцей, массируя и разглаживая его и без того ровную персикового цвета кожу.

«Как можно от такого отказаться?! – в очередной раз думал он. – Ради чего?! Чтобы ходить в грязном рваном свитере и курить отравленные сигареты? Или ради того, чтобы твое идеальное лицо стало жеваным, как у Ульма? Ради чего?!»