Вавилон и Башня

Однако для этого следовало сильно наклонять голову, что в ситуации Мукнаила было очень больно, шейные мышцы болели больше остальных.

Так он и проводил все время, то погружаясь в воспоминание какого-нибудь образа, которое, конечно, было в сотни раз не такое идеальное, как сам образ, то глядя на свои пальцы и ступни, стараясь убедить себя в том, что у него осталось что-то от прежнего Мукнаила.

Но Джин и это разрушила. Даже это умудрилась испортить. Пришла в следующий раз с зеркалом. Небольшое зеркало, конечно же, тусклое и мерзкое, еще и с облезшей ручкой, как и все предметы, которые Мукнаил здесь встречал. Даже такое зеркало открыло Мукнаилу страшную правду. Все дело в том, что, когда Джин направила на Мукнаила этот гадостный предмет, предварительно чего-то покрутив со светом, чтобы его стало больше, Мукнаил увидел не свое прежнее лицо с короткими, едва выбивающимися каштановыми волосами. Нет, он увидел свое лицо (он его узнал, в этом была хоть капля облегчения), но оно выглядело помятым, опухшим, заскорузлым. И это его настоящее лицо! Его настоящее лицо портится! И портится очень быстро!

После этого Мукнаил перестал смотреть на пальцы правой ноги, боясь, что в следующий раз они уже не будут такими, как раньше. И больше никогда не будут.

– Больше никогда! – хотел прокричать Мукнаил, когда Асофа в следующий раз капнула ему каплю дистиллята. Но получилось опять что-то странное. Что-то вроде «бокогад».

– Что? – переспросила Асофа.

– Бо-ко-га… – уверенно повторил Мукнаил. Ему даже хватило сил на то, чтобы закрыть лицо руками. А когда он их убрал, увидел то, что больше всего не хотел видеть, даже по сравнению с Джин, ее дрянными одеяниями и гадкими сигаретами.

Мукнаил увидел свои ногти на руках. И они… были неидеальными, как он того и боялся. Не совсем ровными, не совсем гладкими.

«Ну, все!» – понял Мукнаил и совсем отстранился от происходящего вокруг.

Он больше не вспоминал свои прежние образы, тем более не смотрел на ногти, ни на ногах, ни на руках. Хотя, если б даже и захотел, не получилось бы, руки Мукнаил мог поднять только после капли дистиллята. Но после капли дистиллята он мог выбирать между тем, чтобы что-то прокричать, хоть сколько-нибудь связное и громкое, и тем, чтобы поднять руки. Мукнаил выбирал прокричать. Где-то в глубине своих образов он надеялся, что облако проникнет и сюда, в этот жуткий подвал, что его услышит или увидит инструктор Жаб и незамедлительно спасет, а значит, Мукнаил снова сможет нормально двигаться и даже ходить. Правда, по прошествии стольких дней без био он вряд ли сможет скоро стать полноценным участником облака.

Наконец, в какой-то из дней, когда пришла Асофа, Мукнаил ничего не прокричал. Он понял, что здесь, в этом жутком подвале, его никогда не увидит и не услышит ни инструктор Жаб, ни Розевич, ни даже смышленый Клаца. Никто не услышит. Поэтому Мукнаил молчал. Просто лежал и молчал. А когда Асофа поднесла маленький пузырек со свисающей каплей дистиллята, который должен был хоть на какое-то время разогреть тело и мысли Мукнаила, он даже не открыл рот.

– Кажется, готов! – прокричала куда-то в пустоту Асофа.

Тот, кому она прокричала, ответил не сразу, но ответил:

– Зови Джин, чего уж там!

Мукнаил был на грани безумия.

Он увидел перед собой образ большого черного пуделя с красной повязкой на одном глазу. Как будто пудель был пиратом, и, хоть его шерсть гладкая и вьющаяся, повязка, кажется, пропитана кровью. Складывалось ощущение, что пес потерял свой глаз недавно, поэтому из-под повязки до сих пор сочится кровь.

Но пудель был в образе. Настоящем образе! Не в этом жутком подвале, где все такое страшное, серое, уродливое. Пудель, хоть и достаточно травмированный, был красивым, наполненным. «Я… что? Снова в облаке!» – подумал Мукнаил.

– Ну, что? Отщепенец, – «проскрежетала» Джин где-то у него над самым ухом. – Наверное, уже убедился, что и без облака можно образы строить. И даже вполне неплохие. А?

Мукнаил не понял, что она говорит, и попробовал вернуть черного пуделя с кровавой повязкой.

Как ни странно, пудель тотчас возник перед ним. Кровь пока еще сочилась из выбитого глаза, но, судя по тому, как тот довольно лязгал пастью, рана была получена не зря.

Мукнаил решил, что если этот пудель и боец, то непременно морской пират, тогда… надо добавить ему пиратскую треуголку, сапоги-ботфорты и саблю с лихим закрученным клинком с зазубринами.

На удивление так и произошло. Обретя яркие атрибуты пиратского стиля, пудель подпрыгнул на всех четырех лапах, чуть было не растеряв не по размеру крупные ботфорты, однако успешно приземлился и побежал куда-то.

– Давай-ка что-нибудь из старенького вспомни, дорогой, – проскрипела Джин, и ее голос показался Мукнаилу уже не таким резким, ранящим, даже в чем-то мелодичным.

На этот раз он послушался и решил вспомнить дорогу, деревья, две морковины.