Вавилон и Башня

– Ну что? – спрашивает. – Куда опять бежим, бача?

– Чего?

– Куда бежишь, бача?

– Как это куда, сам знаешь. Хрень везде какая-то.

– Может, ты сам чего-то не то делаешь, раз хрень?

– Опять ты мне будешь шары накручивать. Ну тебя! Сергуша мне рассказал. Теперь башка гудит. А я ему обещал животным не быть, стать человеком. Понимаешь? А как в человека превратиться, ты знаешь?

– Конечно, – и такой широко-широко зевнул.

Е-мое, в его-то пасть, по ходу, канистра пятилитровая войдет. Во здоровенный какой, черт зубастый!

– Абстрагируйся и не беги.

– Абстрагируйся. Не беги. Тебе легко говорить. Тебе-то что? Ты взял, в лес съебался, и живи там как кум королю. А я…

– Ну а что, ты? Ты как будто другой? Ты вот посмотри, Бэдэ, чего получается. Носишься все время, бегаешь. То за собой, то за другими. И какой прок? Все используют тебя. А хуже, что ты сам себя используешь. Понимаешь? Ты же себя используешь. Ты себе сам-то нужен? Нет, не нужен. У тебя, вообще, какие планы на будущее? Никаких, кроме пельменей с водкой после смены. Ты вообще кого-то любишь, кроме этой своей… как ее там, Лизы? Да и то, бача, не любовь это. Так, придумка. Или тем хуже, зов плоти. Так и что это за жизнь такая? То за другими бегаешь. То сам за собой. Был у тебя друг, Сергуша. Ну, положим, был. Был, был… – волчара лапу поднял, по ходу, чтобы я не вскидывался. – Но он спрыгнул, брат. Сам видел. Он крутым был мужиком. Но ушел, чтобы волком не бегать. Как и все мы. А ты чего бегаешь до сих пор?

– Спрыгнул… – я вспомнил, как Сергуша с крыши в пыль сиганул, его «время волков прошло». – А мне что делать, серый? Тоже прыгать или дальше бегать? Или, может, лечь здесь и лежать? Как иначе? Прыгать, бегать. Что еще я могу? Да вообще, кто еще чего-то может, а?

– Хочешь сказать, что многие так живут? А ты за других-то не впрягайся. Они сами по себе, ты сам по себе. Или думаешь, если ты такой герой, у тебя за плечами Афган, то ты больше других гоношиться можешь?

– Да ладно тебе. Ты лучше скажи, к чему ты клонишь. Лады?

– К чему? К чему тут клонить? Клонить можно только к одному. Чтобы ты, дорогой бача, прекратил бегать, волка из себя изображать. Вот тебе нравится Елизавета. Нравится?

– Ну.

– Во… ну и иди, скажи ей. Мол, люблю, не могу. И все такое.

– Да на хер я ей сдался такой? Ты тоже интересный персонаж!

– Да не в этом дело совсем, сдался или не сдался. Я тебе говорю, не беги. Любишь – люби.

– Ну ты…

– Эх-х, Иволга… – волчара опять зевнул своей пастью здоровой и, похоже, расстроился, не знал, как мне еще объяснить. А объяснить хотел. – Ладно. Давай так. Вот ты мне скажи, Александра Яковлевича[96] уважаешь?

– Кого?

– Барда, музыканта. Александра Яковлевича. Между прочим, тоже в Афгане был, хоть и как турист, но все одно.

– А ты откуда про то знаешь?

– Как это откуда? – обиделся волчара. – Ты что, это ведь самый уважаемый среди волков поэт! Вон сколько песен нам посвятил!

– Ну ладно. И чего?

– А того, что песня у него такая есть, и в ней слова «любить так любить, гулять так гулять» и все такое.

– «Стрелять так стрелять» ты забыл.

– Во! А ты уже свое отстрелял. Да и отгулял. Так что это… хватит стрелять и гулять, пора любить. Любить так любить! Понял?

Волчара начал насвистывать мелодию этой самой песни розенбаумовской, про охоту на уток. Просвистел то место, где «стрелять так стрелять», и меня как обухом по голове…

– Волчара! Так ты что, тот самый, который внизу у башни бегал?

Волчара не ответил. Был, сука, увлечен пением. Не знаю, но бацал неплохо, по ходу, и правда Розенбаумом увлекался. После «Утиной охоты» начал «Лиговку» свистеть.

А я вспомнил, как Акопян открыл створку и лабал: «Мы в такие шагали дали, что не очень-то и дойдешь, мы в засаде годами ждали…»[97], пока Бугров, как танцор, бежал к укрытию с КПВТ в руках.

– Ты дебил, Бугров, – орал на него ефрейтор. – Двадцать метров не пройти.

– Пройду, – ерепенился Бугров, – только пусть Ака чё-нить ритмичное лабает.

– Это-то можно, как раз есть песня, которая тебе посвящена.

– Да ну, в натуре? – заорал Бугров и выпрыгнул из брони.

Бугров тогда добежал. Десять человек отрезанных спас. Еще рассказывал, что, когда им рожки раздавал, они на них как дети на мороженое смотрели. «Дай мне… мне-мне… нет, мне, я тоже хочу…»

Опять про детей. И Борисыч про детей чего-то базарил. Все мы дети в натуре. Только на хера из себя все это изображаем?

– Лиговка, Лиговка, Лиговка, ты мой родительский дом, – подпел я.

– Мы еще с тобою попоем, – провыл волчара и лязгнул зубами. Да так, что, в натуре, как гитара баре дала.

– Мы еще с тобою попоем.

Волчара нагнулся ко мне:

– А знаешь, что я – это ты, бача, я – это ты.

– Я – это ты, ты – это я…

– Это уже из другой песни, но и так можно сказать. Теперь мне пора уходить. «Закрой за мной дверь, я ухожу», раз уж у нас тут музыкальная пауза образовалась.

– Чего, тоже сваливаешь?

– Ты же видишь, какие времена наступили.

– Какие…

– Ну как. Котлету с хлебом гамбургером назвали, в Кабул туристов возят. А что такое бачата, скоро только сантехники будут знать[98].

– Скажешь тоже…