Вавилон и Башня

– Грязь и боль, – повторил Мукнаил и добавил: – Половина Розевича.

– Это точно. Но почему половина? Где же остальной Розевич?

Было видно, что спуск по лестнице не особо пугает Асофу. «Может, она делала это уже много раз?»

– Розевич только наполовину Розевич, – сам того не желая, скаламбурил Мукнаил.

– Вот как! – понимающе кивнула Асофа.

Лестница закончилась, и они пошли к какой-то двери по узкому маленькому коридору. Или это был мостик? Мукнаил не знал и знать не хотел. Он покачивался, каждый раз выбирая, куда шагнуть, старался не опираться на стенки, чтобы не испачкаться. Боялся, что эта шершавость и грязная слизь останутся на нем навсегда. Чего он сейчас по-настоящему хотел, так это забраться в свой ложемент, обхватить руками его идеально гладкие бока и посмотреть какой-нибудь старый спокойный образ.

Один из его любимых образов! Образ поездки на старинном поезде. В нем Мукнаил поднимался по черной чугунной лестнице в вагон, протягивал бумажный билет кондуктору в кепке с длинными завитыми усами, а тот пробивал его серебряными щипцами. Дальше Мукнаил шел по вагону, в старинной манере кланяясь всем, кто сидел в своих отдельных комнатах. У Мукнаила тоже была комната. Хотя какая там комната! Почти что большой зал! Там легко расположились бы пять-шесть человек, но Мукнаил сидел один. Незадолго до отправления поезда (о котором Мукнаил всякий раз узнавал по громкому и очень приятному свисту) ему приносили высокий стакан в серебряном подстаканнике, который дымился, источая замечательный запах крепко заваренного чая.

В этот момент Мукнаил обычно открывал окно, снимал свою роскошную шляпу из мягкой шерсти с идеально выправленным бантиком на основании и махал ею в сторону удаляющегося перрона, по которому, вслед за поездом, бежали мальчишки и тоже махали ему своими кепками и картузами…

– Чужого привела? – услышал он не то чтобы голос, а какой-то скрежет, скрип, отдаленно похожий на голос.

Раньше он никогда таких голосов не слышал, только в образах, да и то у самых плохих персонажей.

Так Мукнаил и не мог слышать. Все голоса настраивались, выверялись в момент конструирования. И каким бы ни был голос по тональности, потом его слышали как полный, яркий, насыщенный. А тут кто-то говорил, словно бил о камень киркой.

– Теперь своего, – ответила Асофа. Ее голос очень сильно отличался от «скрипа».

– Значит, переучивать? – снова раздался «скрип».

– Переучивать.

Хозяйка «скрипа» отошла в сторону, и Мукнаил с Асофой вошли в огромную, самую большую, что ему доводилось когда-либо видеть вне образов, комнату. Но при этом страшно уродливую.

Уродство – вот еще одно определение жизни вне облака, которое Мукнаил сейчас вспомнил из лекций Розевича. И почему-то подумал: «Вот бы Розевичу посмотреть на все это! Что бы тогда он сказал о своем вымышленном „грязь и боль“?»

Мукнаила посадили на какое-то жуткое кресло. Кажется, оно было еще чем-то покрыто. Какой-то резиной или другим материалом… каким-то… отталкивающим, что ли… Совсем не так, как в образах, где он любил сжимать руль гоночного автомобиля или облокотиться на трепыхающийся на ветру парус яхты, которой управлял под бушующими волнами. Нет, совсем не так…

«Нет… ну зачем вообще жить вне облака!» – понял Мукнаил и почувствовал себя совсем несчастным.

– Что, неприятно? – спросил голос-скрип.

– Да, – послушно ответил Мукнаил.

– Многим сначала неприятно. Это кожа, – источник голоса-скрипа, явно женского пола, посмотрел Мукнаилу прямо в глаза, хотя это и довольно сложно было сделать. Мукнаил весь скорчился, сгруппировался, лишь бы как можно меньшая часть тела соприкасалась с этим жутким креслом. – Настоящая кожа. Кстати, некоторые зовут меня «хруст» или «ржавчина». Бог знает, почему ржавчина! – она рассмеялась и, кажется, закурила сигарету или еще что-то.

«Опять какую-то гадость, – подумал Мукнаил. – Совсем не так, как курил свои папиросы инструктор Жаб, большие, яркие, с живыми китайскими фонариками вместо уголька. Или тонкие коричневые сигаретки Розевича, которые пахли корицей и медом, весело щекоча нос».

Еще Мукнаил подивился и очень расстроился, что «скрипом» ее уже называли «какие-то многие». Значит, здесь кто-то был до него. Он скорежился еще сильнее и думал только об одном: «Вот бы снова выйти наружу и включить облако, которое сейчас, к его величайшей жалости, недоступно».

– Про облако думаешь?

Мукнаил ужаснулся такой точной догадке.

– Все поначалу думают. Я и сама жила в облаке. Но как-то со временем надоело. Все это масляно-гладкое пространство. Да и площадь, сам понимаешь. Ни встать, ни сесть. Это они специально так делают! Чтобы ты в этой дурацкой посудине все время сидел. А раз сидишь, чего уж там… сам по себе облако включаешь.

Мукнаил не знал, что ответить. Он только и мог, что следить за тем, как желтые неровные зубы «скрипа» кусают уродливый огрызок сигареты.