Вацлав Гавел. Жизнь в истории

В сентябре Гавел цитирует знаменитую фразу Сартра «ад – это другие» и пишет, что лучше всего ее можно понять в тюрьме, «где люди на шести квадратных метрах должны жить вместе – несравнимо интимнее, чем живут муж и жена»222. И тем не менее у него большие замыслы: время в неволе он планирует посвятить тому, что сам называет sebekonsolidace и seberekonstituci. В ноябре, еще ожидая рассмотрения апелляции, Гавел составил такой план:

1) Сохранить хотя бы столько здоровья, сколько его есть сейчас (с возможным излечением геморроя);

2) Полностью восстановиться психически и ментально;

3) Написать хотя бы две пьесы;

4) Улучшить свой английский;

5) Выучить немецкий хотя бы так, как знаю английский;

6) Как следует проштудировать и обдумать всю Библию. Если бы мне удалось этот план исполнить, это были бы не совсем потерянные годы.223

Скажем сразу, что бóльшая часть плана или провалилась, или не была доведена до конца. Здоровье заключенного Гавела в тюрьме только ухудшилось (подробнее об этом чуть позже). Драматических сочинений он за решеткой написать не смог. Ни в английском, ни в немецком больших успехов не достиг.

Разумеется, тюрьма серьезно ограничивала интеллектуальные горизонты заключенных. В том же письме Гавел просит передать Ивану, что читает рассказы Джека Лондона и роман Теодора Драйзера «Финансист» – при всем уважении к обоим авторам, это явно не тот круг чтения, к которому Вацлав привык на свободе. Зато чуть позже ему попадется томик Валентина Распутина, и он, что любопытно, отзовется о творчестве русского прозаика очень уважительно. В апреле 1980 года Гавел написал:

Я всегда думал, что тюрьма – это в первую очередь бесконечная скука и однообразие и что там у человека нет вообще никаких забот – кроме главной заботы о том, чтобы все побыстрее прошло. Но теперь я убедился, что это не так. Забот – пусть с точки зрения нормального мира и «маленьких» – здесь у человека постоянно много, причем в здешних условиях эти заботы совсем не маленькие. Человек здесь постоянно пытается что-то успеть, что-то организует, что-то ищет, чего-то избегает, за чем-то наблюдает, чего-то боится, чему-то сопротивляется и т.д. и т.д. Это, среди прочего, еще и постоянный натиск на нервы, тем худший, что во многих важных моментах человек не может вести себя аутентично и может только думать о своем (а излишний самоконтроль, как известно, вреден для здоровья, потому что рождает в сердце ядовитые вещества).224.

В 1981 году Гавел пытается составить для жены список своих настроений. Начинает он с перечисления настроений плохих, к которым относит меланхолию, «нервозность, страх и тревожность», «состояние затухания и апатии». Всего их восемь, и некоторые нуждаются в отдельном описании. Например, «воскресное бедствие» – это отдельный вид плохого настроения: человек откладывает свои наиболее важные и интересные дела на выходные, когда у него должно быть больше времени и сил, но сталкивается с тем, что в воскресенье время уходит так же быстро и бестолково, как в будни. Упомянут в списке и тот болезненный гнев, который Гавел описывает в связи с дебошем под дверью ресторана, а худшей формой плохого настроения он называет «впадение в состояние полной неуверенности в себе».

Постепенно и все чаще фокус писем будет смещаться с частных и бытовых тем на философские. Летом 80-го года Гавел пишет: «Мои амбиции не позволяют мне смириться с тем, что Вашек (Вацлав Бенда. – И.Б.) каждую неделю посылает отсюда хороший богословский трактат, а я снабжаю внешний мир только инструкциями о том, что купить и что покрасить»225. Некоторые темы, развиваемые в «Письмах Ольге», не являются для него новыми. Это снова размышления о проблеме идентичности и о понимании ответственности: