Адвокат Йозеф Лжичарж меж тем настаивал, чтобы Гавел использовал свои преимущества. В конце концов диссидент и адвокат пришли к договоренности: Гавел не мешает Лжичаржу делать свою работу, но и Лжичарж слишком многого от Гавела не требует. Позднее выяснилось, что Лжичарж был завербован StB и фактически во время процесса переведен из «кандидата для тайного сотрудничества» в настоящие агенты-информаторы. Как именно Лжичарж повлиял на процесс, сказать сложно. Известно, что он написал за время следствия и суда больше двадцати донесений, но ни одно из них не сохранилось. Известно и то, что через пару лет после процесса адвокат стал своих кураторов избегать и в 1982 году сотрудничество с ним прервалось.
Вскоре после задержания Гавела приехавший в Градечек эвакуатор увез «луноход», и это, кажется, многое говорило о планах режима. С другой стороны, власть по-прежнему пыталась сыграть с подсудимым в свою собственную иезуитскую игру. Тюремный опыт Гавела 1977 года давал преследователям надежду, что он снова сломается, но кроме кнута они заготовили и пряник. Гавел имел возможность вместе с Ольгой уехать по театральной стипендии в США – там об этом позаботились Милош Форман и руководитель нью-йоркского Public Theater Джо Папп.
Гавел рассматривал эту идею вполне серьезно и обсуждал ее во время одного из посещений Ольги, но в конечном счете ехать отказался. Семь лет спустя в «Заочном допросе» Гавел утверждал, что никогда не сожалел об этом, хотя из других источников известно, что процесс принятия решения был сложным и мучительным. Так, сотрудничавший с госбезопасностью приятель Ивана Гавела доносил, что семья настаивает на эмиграции. У многих в памяти осталась фраза, которую передала после очередного свидания Ольга: «Дам им пять лет своей жизни, но ни дня больше».
Выдернутая из контекста, эта фраза позволяет толковать ее по-разному; можно, например, предположить, что в случае более жестокого наказания Гавел был бы сговорчивее и, вероятно, все-таки эмигрировал бы. Очевидно, что вся чехословацкая и чешская история следующих десятилетий в этом случае пошла бы иначе. Вполне вероятно также, что Гавела мог бы убедить уехать отец, но их встреча не состоялась: в конце июня Вацлав Мария Гавел был госпитализирован с тяжелым воспалением легких, а через месяц умер.
Аналогичные предложения поступали и Улю, и Бенде; и оба, посовещавшись с родными, отказались. Одновременно власти попытались спровадить из страны другого заключенного – осужденного за спровоцированный конфликт с полицейским Рудольфа Баттека. Получив срок в пять с половиной лет, Баттек серьезно думал об отъезде во Францию, и предварительная договоренность об этом уже была достигнута. Тем не менее в самый последний момент он пошел на принцип и отказался писать прошение о помиловании, необходимое для освобождения.
Слушание дела в суде продолжалось всего два дня. Для родных и близких подсудимых в зале оставили всего двенадцать мест. Тех, кто пытался собраться у здания суда, разгоняли силы общественной безопасности. Делать заметки во время процесса не разрешалось; Анну Шабатову (дочь Ярослава Шабаты и жену Петра Уля) вывели из зала. Радикальный социалист Уль, подражая Георгию Димитрову и Фиделю Кастро, вообще отказался признавать суд легитимным и даже не стал с судьей разговаривать. В итоге самый большой срок, пять лет, достался Улю. Гавелу дали четыре с половиной года, Бенде четыре, Динстбиру и Беднаржовой по три. Дана Немцова как мать семерых детей (четверо из них были несовершеннолетними) получила два года условно. Возможно, это объяснялось тем, что ее бывший муж Иржи Немец тоже в этот момент находился под следствием и государство не могло оставить детей без опеки.
В декабре апелляционная инстанция подтвердила приговоры, а в январе Уля, Бенду, Динстбира и Гавела повезли к месту отсидки. Уля от компании отделили, так как ему предстояло сидеть в лагере с более строгим режимом. Оставшуюся троицу отправили в тюрьму Гержманицы в городе Острава.
Гавел был определен на сварочные работы, которые, впрочем, оказались ему не под силу – за семь месяцев он трижды не выполнил норму. Первый раз он получил выговор, второй раз – запрет на просмотр телевизора. Сокамерникам он в шутку сказал, что ничего против этого запрета не имеет: теперь не придется смотреть «тупые русские фильмы». (Между прочим, из тюремных писем следует, что Гавелу очень понравился фильм «Тот самый Мюнхгаузен», а «Табор уходит в небо» за время его отсидки показали даже два раза – его Гавел упоминал потому, что цыганкой была Анна Когоутова). Наконец, после третьего раза тюремная администрация позволила Гавелу переучиться на газорезчика.