Читаем Василий Голицын. Игра судьбы полностью

— Бог с тобою, Софьюшка. Можно ли мне, Голицыну, Гедиминовичу, с моею-то родословной бежать аки зайцу из родных пределов, где предки наши стойко за святую Русь держались? Вот уж будет срам так срам, пятно ляжет на всех Голицыных. Нет уж, лучше я потерплю.

— Ну и напрасно, — упавшим голосом произнесла царевна. — Я так на твоем бы месте согласилася. Да меня никто не зовет, кому я нужна.

— Э, не говори. Ежели хорошенько поискать, найдутся и на тебя охотники.

Софья обреченно махнула рукой и вышла. Обер-гофмейстер предупредительно распахнул перед нею дверь. Теперь она разъезжала в захудалой каретенке с продранным верхом со свитою не более как в два десятка человек. Казалось, всем этим своим убогим выездом она хотела сказать: вот до чего довели Нарышкины правительницу государства, благоверную царевну.

Но и посадские, и стрельцы, и торговые люди глядели равнодушно, разве что по привычке сдирали шапки да кланялись. Притом не так низко и подобострастно, как прежде. Экипаж был захудалый, да и запряжка цугом из четырех всего-то лошадей была ему под стать. Лошади были, видно, из стоялых, разномастные, отъевшиеся. Отвыкли, надо думать, в упряжи ходить.

Князь Василий проводил ее взглядом, стоя на крыльце. И тож приказал подавать. Он не собирался прибедняться. И выезд у него был роскошный, парадный, с гайдуками на запятках, лошади все в масть, вороные, карета вызолочена.

Утром прошел дождь, и московские улицы сделались непроходимы: бревенчатые мостовые затопила жидкая грязь. Князь Василий любил пешие прогулки, любил И верховую езду. Но Москва для всего этого была малопригодна. Для сего езживал он в одну из своих многочисленных подмосковных усадеб, хоть в то же Голицыно. Там он давал волю своим увлечениям — пешеходству и охоте с гончаками. Свора у него была большая — в полторы сотни. Не всех доезжачие да выжлятники выводили, но вот была забава, когда псы поднимали лису либо зайца. Князь Василий скакал на своем аргамаке за ожесточенно лающей сворой. Гон обычно заканчивался трофеем, однако ежели доезжачие не поспевали, собаки в ожесточении разрывали свою жертву в куски. Приходилось арапником раздирать воющий, лающий, обезумевший клубок.

Но уж давно забавы эти были оставлены. Не до них было. Князь Василий всем своим естеством, всею кожей ощущал, как сгущается воздух, как над головою начинают наползать тучи. Ждал, вот-вот грянет гром, разразится гроза. Но пока Бог миловал.

Сейчас он ехал к братцу Борису: донесли ему, что прибыл он из своего монастырского плена. Путь был недальний — всего полверсты, на Волхонку. Там у князя Бориса были родовые палаты.

Когда князь Василий вошел, у братца стоял дым коромыслом. За длинным столом бражничало четверо. У всех изо ртов торчали глиняные трубки — заразу эту насадили голландцы. Дух стоял тяжелый, и князь Василий поморщился.

— Ага, брат Васенька пожаловал! — воскликнул князь Борис. — Садись, садись, друг любезный. А я, вишь, от мин херца Питера сбежал. Все потехи марсовы, все рать на рать, — надоело, мочи нет.

Похоже, не один штоф опрокинул в себя брат.

— Ты погляди, какова у меня тройка: Машка, Агашка да Грушка-душка. А ну девки, покажите братцу, каковы вы есть в пляске.

Только тут князь Василий заметил за дымной завесой, окутывавшей трапезную, тройку полуголых девиц. Срам был прикрыт неким подобием юбчонки, а на грудях болтались бубенцы и колокольцы.

Девки выкатились на середину зала и пустились в пляс. Бубенцы и колокольцы мелодично позванивали. Это была и в самом деле тройка: князь Василий заметил, что их связывает нечто вроде сбруи с тележкою позади.

Князь Борис неожиданно плюхнулся на тележку и гикнул:

— Эй вы, удалые, покатайте своего повелителя! Ха-ха-ха! Они меня и в баньке возят. Токмо каждая в отдельности. Оченно забористые девки. Ха-ха-ха! Хошь, они и тебя прокатят, брат Вася. Они все покладистые, а чуть что — на конюшню!

— У меня свои не хуже, — сказал князь Василий. — Впрочем, вот эта и в самом деле хороша.

— Вестимо. Это Грушенька, моя душенька. Я там, у Троицы, вел жизнь великопостную, ну и изнемог. Говорю Питеру — пусти дядю душу отвести. Ха-ха-ха! Она меня жалует, правда, Груша? Обними-ка меня, Грушенька.

— Бубенцы мешают, князь. Дозволь снять.

— В-ве-ликодушно дозволяю.

Груша вскочила к князю на колени, обняла его голыми руками и прильнула к нему губами.

— Хор-рошо! — выдохнул князь. — Дай-ка сосочек, эвон какой он у тебя полный да упругий! Ох, Грушка, распалила ты меня. Погоди же, потащу тебя в опочивальню. А ты князь, мой братец, отчего не пьешь? Агаша, налей-ка брату моему ученому ендовку.

Сумрачен бы князь Василий, когда вошел в трапезную, а тут поневоле отмяк. После первой ендовы с медовухой последовала вторая. Потом пили фряжское, потом рейнское…

У брата Бориса был чуть ли не первый погреб на Москве. И вскоре князь Василий забыл, зачем ехал. Ежели бы не этот въедливый табачный дым, он бы не так охмелел. А тут еще и девица Машка уселась к нему на колени и совершенно бесцеремонно запустила руку куда не следовало.

Перейти на страницу:

Похожие книги