Василий Голицын. Игра судьбы

Все последние дни князь Василий был полон размышлениями о Петре. Они не оставляли его ни днем, ни ночью: одолела его бессонница — от тревог, от постоянных прозрений — и не было от нее спасу. И медом ее потчевал, и медовухой, и винами — все напрасно. Не поддается. Лежит князь с открытыми глазами, глядит в темный потолок, в мерцающие, словно подмигивающие, огоньки лампад. У иных глаз красный, а у иных — с голубизной. Отчего бы это, думает князь.

Порою от долгого гляденья огоньки начинали подвигаться к нему. Это уж было совсем против смысла. И тогда он смеживал веки и держал их закрытыми, доколе все не утихомиривалось.

Иной раз не хватало терпенья. Тогда он вставал и неверными шагами брел к поставцу, где всегда стоял кувшин с холодным квасом. Пил всегда жадно, доколе его не ополовинивал. В животе разливалась прохлада, и при каждом шаге булькало, ровно в бурдюке. Порой действовало успокоительно, и он засыпал.

Сны же были сумбурны. Приходила к нему покойница матушка, звала за собою на нехоженые кручи, и шел он по краю, оскользаясь, но без напряжения. Во снах он всегда шествовал пеша и шагалось ему легко. Но отчего-то приходилось преодолевать какие-то крутые нагромождения земли. Словно некие великаны вознамерились насыпать земляные валы, да так и бросили свою работу на полпути.

Никто не мог растолковать значенья этих снов. Обычно те, к кому он обращался, говорили, что вот-де как в жизни дороги круты, так и во снах они воздвигаются еще круче. Он и сам так думал, однако, все казалось ему не так просто.

Надо было отправляться к братьям, а он все медлил, все отлагал, думал: вдруг что-то упростится, прояснится, вдруг молодой царь отправится на море и забудет про земные дела. Но приходившие вести были неутешительны. Царь медлил с отъездом и все отсиживался в Троице, чувствуя себя там в совершенной безопасности. И уже строптивые стрельцы стали ему повиноваться. А царевна, его царевна, после своего неудавшегося хождения к Троице совсем поникла. Видно, поняла, что проиграла.

Жаль было ее: вовсе себя запустила. Обрюзгла, прорезались морщины, глаза потухли, и вся она ровно опустилась в старость. Утешал, как мог. И что-то в нем самом оборвалось, будто кто-то наступил тяжелою лапой на сердце.

«Неужто меж нами была любовь, — думал князь с недоумением. — Неужто эта толстая, неладная баба могла полонить меня и вызывать восторги». Ныне она вызывала в нем еще и раздражение. Ведь толковал ей, толковал, что ее упрямство ни к чему не приведет, что ее опора на стрельцов — колеблющаяся, ненадежная. Привел в пример горестную, трагическую судьбу шотландской королевы Марии Стюарт. У той были неоспоримые права на престол, блестящая родословная. Но случилось ей однажды оступиться, и все пошло прахом, несмотря ни на что — и на наследственные права, и на выдающуюся красоту, на множество талантов — из-под ее пера выходили сонеты, пальцы извлекали чарующие звуки из лютни, она была неутомимой охотницей, настоящей амазонкой. Но стоило ей оступиться, как оступилась царевна Софья, и все стало рушиться. Один неверный шаг, второй, третий, и вот она уже пленница, мученица, и вот всходит на эшафот.

— Ты что же, Софьюшка, вознамерилась сложить голову на плахе, как сложили ее твои заступники Хованские, Федор Шакловитый и многие иные? Отчего не внемлешь разумным советам? Ведь царь Петр и остальных твоих сторонников приберет. И меня, грешного. Ох, за все будет плачено, за все. И за нашу любовь, и за твое своевольство. Такова жизнь. В ней ничего не проходит бесследно, безнаказанно. Кабы только цена не стала слишком дорогой, вот чего я опасаюсь.

Царевна виновато моргала глазами. Куда девалась ее всегдашняя победительность. Перед ним была баба, простая баба, да только вынаряженная как должно боярыне. Под глазами пролегли бурые потеки, там, где слезы размыли белила да румяна, к которым подметалась и сурьма.

— Не миновать мне сраму, — сказал князь Василий. — Жаль ребяток, людей верных жаль. Всех их разгонят да сошлют. Пойдут по миру сыскивать пропитание Христа ради. Сколь смогу их сберечь — сберегу. Да ведь отымут. К братьям намерен податься. А что из этого выйдет — Бог весть.

Неожиданно царевна пала пред ним на колени, и плечи ее затряслись.

— Виновна я пред тобою, князинька, прости меня, грешницу. Возмечтала я соединиться с тобою в законном браке, пред престолом Господним. Пустые то были мечтания, дерзостные. Вот и приняла я наказание. Поделом мне!

— Полно, полно тебе, Софьюшка, — как можно мягче произнес князь Василий. — Оба мы с тобою грешны. Эвон сколь ты слез-то выплакала. И откуда взяла? Мне вот иноземцы сулят пристанище — у короля польского да короля французского: окружат там меня почетом да стешут содержать на богатом пенсионе.

— И что? — вскинулась Софья. — И то благо. Соглашайся, Васенька. Ты для них человек бесценный. Там себя найдешь…