Варнак

– Ну что, сказать, братья, – произнёс он. – Требование прокурора законно и обосновано. Но мы не можем вот так просто взять и осудить человека из ненавистного нам прошлого. Всякое преступление должно быть наказано, но наказание бывает разным. Быть может, у мужика есть смягчающие обстоятельства…

– Нет у меня ничего, – не выдержал и вмешался Пастырь. – Всё забрали, когда шмонали. Так что, никаких обстоятельств нет.

    Кто-то среди мальцов прыснул, кто-то не выдержал и загоготал.

    Хан расстрелял пацанов длинной очередью взгляда, повернулся к Пастырю.

– Мы уже поняли, что ты весёлый мужик, – сказал он с лязгом стали в голосе. – Но на суде тебе разговаривать запрещено. Тебе дадут последнее слово, потом. Тогда и скажешь про обстоятельства. Понял?

– Ты меня на понял не бери, – небрежно бросил Пастырь. – Понял?

– Короче, – процедил Хан. – Выслушаем сторону защиты. Давай, Гнус.

    Сидящий слева белобрысый шкет лет четырнадцати неуверенно поднялся, старательно не глядя на «подсудимого».

– Чего? – спросил он тихо.

– Что – чего? – вздохнул Хан.

– Чего говорить-то? – ещё тише произнёс Гнус.

– Тебе видней, – усмехнулся вожак. – Что ты можешь сказать в защиту подсудимого, то и говори. Может, ты какие-нибудь смягчающие его вину обстоятельства знаешь.

– Не знаю, – испуганно ответил пацан.

– То есть, нет, что ли, никаких? – поторопил Хан.

– Нет, наверно, – пожал плечами пацан.

– Не хочешь ли ты сказать, что согласен с требованием прокурора приговорить подсудимого к смерти?

– А? – Гнус непонимающе уставился на Хана. – Нет.

– Нет? – оторопел вожак. – Чего «нет», Гнус?

– Ну, это… типа… правильно.

    Пастырь засмеялся. Смотреть на это представление было смешно и жалко. Вслед за Пастыревым, прокатился смешок и по залу. Некоторые откровенно ржали. Даже Меченый покривился уголком губ. «Адвокат» покраснел – аж, кажется, до кончиков волос.

    Под тяжёлым взглядом хана смех захлебнулся, быстро стих.

– Короче, Гнус, – произнёс вожак. – Я так понял, что тебе нечего сказать в защиту подсудимого?

– Нечего, – с облегчением замотал головой «адвокат» и поспешно опустился на своё место.

– Ну что ж, – качнул головой Хан, – перейдём к судейскому голосованию. Меченый?..

– Согласен с приговором, – кивнул тот.

– Папироса? – обратился Хан к сидящему рядом с Гнусом.

– А я чего, – встрепенулся рыжий пятнадцатилеток. – Я – как все.

– Понятно, – усмехнулся Хан. – Согласен, короче. Два голоса уже есть, так что мой голос ничего не решает. Но сказать я обязан, братья… Смерть диверсанту!

    Наверное, зал должен был, по сценарию, дружно гаркнуть «Смерть!» Но хор мальчишеских голосов вышел каким-то нестройным, неуверенным и худосочным.

    Тем не менее, Хан удовлетворённо кивнул и победно посмотрел на Пастыря, словно говорил: «Ну что, мясо, убедился?»

    Ведро поднялся, подтянул автомат.

    Что, прям здесь стрелять будут что ли? – подумал Пастырь.

    Но конвоиры вцепились ему в руки, каждый со своей стороны. Ведро обошёл Пастыря, направился к служебному выходу.

– О дате приведения приговора в исполнение вас известят, подсудимый, – напутствовал Хан, с чего-то перейдя на «вы».

– А последнее слово? – поднял брови Пастырь.

– Это перед смертью, – усмехнулся Хан.

17. Сокамерник

    Непонятно, чем было раньше то помещение, куда Пастыря привели после того как долго петляли по узким переходам служебных помещений и спустились в подвал. Небольшой коридор с одной простой, деревянной, дверью в конце и несколькими – металлическими – по сторонам. Ведро открыл одну из них, снял с Пастыря наручники, посветил фонарём внутрь, кивнул.

– Жрать – принесут, – бросил он, когда варнак зашёл в небольшое – три на три – помещение.

    Две стены, чуть ли не до потолка выкрашенные в тёмно-синий убийственный цвет, едва освещаются тусклым светом, падающим откуда-то справа. Многочисленные дыры и оставшиеся кое-где торчать дюбели говорили о том, что когда-то здесь стояли стеллажи. Вместо двух боковых стен – решётки из арматуры. Воняло откуда-то сортиром, подвалом и плесенью.

    Такое впечатление, что весь вокзал был не местом ожидания поездов, а тюрягой.

    Да нет, конечно. Что-то типа складских помещений здесь было, наверное. Вещевой склад скорей всего.

    Дверь захлопнулась. Лязгнула снаружи задвижка. Уто́пали в тишину шаги малолетних конвоиров.

– Здравствуйте, – услышал Пастырь голос справа.

    Повернул голову.

    В соседней клетушке, чуть попросторней, сидел на металлической кровати и смотрел на него бородатенький породистый мужик. Породистый – в том смысле, что читалась в его лице, осанке и манерах нерастраченная интеллигентность.

    И клетушка у него была со всеми удобствами: на тумбочке истекает светом керосинка, кровать, стол, стул, канцелярский шкаф, приспособленный, кажется под книжный, битый-перебитый и облезлый платяной шкаф. Однако, мужик здесь, похоже, не зэком. Похоже, что живёт он здесь. Интересно…

    Сосед смотрел заинтересованно, улыбался.

– Ну, здоро́во, – кивнул Пастырь. – Как жизнь?