Варламов

завтра в десять часов утра приду к вам по делу. Не занимайте

это время ничем другим, оставьте за мной...

И так, пока не одернет его вышедший на сцену Дон Жуан.

Делалось все это по режиссерскому замыслу. Но такое можно

было доверить только Варламову. Только он мог выйти из роли

легко для себя и не покоробив никого в зрительном зале. Можно

было заранее быть уверенным, что только ему простят зрители

дружески-фамильярное обращение. Да и кто еще мог бы ра¬

зыскать в зрительном зале столько знакомых и сразу найти —

кому что сказать? И так безобидно, приветливо, по-свойски, с

густой приправой смешинки.

У Варламова в роли Сганареля все было основано на сочув¬

ственном интересе актера к образу. Он играл эту роль, совер¬

шенно не разбираясь в том, что у Мейерхольда надумано, что идет

от самой комедии Мольера и что подсказано собственным творче¬

ским воображением. Играл взахлеб, с разудалой самоотдачей.

«Все формальные трюки спектакля, стилизованного во всех

деталях, — пишет А. Я. Бруштейн, — порой заслоняли и игру

отдельных актеров, и идейный замысел Мольера, но ни на секунду

не заслоняли Варламова: он их заслонял. Зритель видел не вы¬

чурно-резную ширмочку придворного суфлера, около которой сто¬

ял Варламов, не арапчонка в расшитой золотом ливрее, который,

стоя на коленях, завязывал бант на огромном варламовском баш¬

маке, — зритель смотрел на Варламова, на его почти незагрими-

рованное лицо, слушая полные неподражаемого юмора интонации

Варламова».

А пока арапчонок завязывал распустившийся бант на башмаке

Сганареля, своей неудержимой скороговоркой Варламов выкла¬

дывал Дон Жуану то, что он, Сганарель, сказал бы Дон Жуану,

не будь тот его господином.

— Я бы ему сказал, нечестивому, прямо в глаза: «Да как

вы смеете шутить над небесами, надсмехаться над тем, что дру¬

гие люди почитают? Вы, паршивый червяк!» Это— не вам, тому

господину говорю я... «Если вы знатного рода, носите красивый

парик, шляпу с перьями и золотом шитую одежду, так вам уже и

все дозволено? Да будьте вы прокляты!» Это —не вам, ему го¬

ворю.

Живой человеческий голос в спектакле, где все напевают,

любуются изысканной мелодией произношения, звуком слова,

проходя мимо его смысла. Неподдельное лукавство трезвого умом

французского мужика среди деланной наигранности чувств акте¬

ров натужно «возобновленного» театрального представления

XVII века.

Был очень верен режиссерскому заданию и по-своему инте¬

ресен 10. М. Юрьев в роли Дон Жуана. Доблестно доводил до

подлинной артистичности жеманность повадок, танцевальность

походки, певучесть речи. Хорошо владея французским языком,

он и русский текст роли выговаривал на французский манер.

Столкновение нарочитой манерности исполнения этой роли

с естественной и земной простотой Варламова высекало искру

смеха, неожиданную и, пожалуй, непредусмотренную постанов¬

щиком спектакля.

В третьем действии пьесы Сганарель по приказанию своего

барина переодевается в господское и изображает знатного ле¬

каря. Для этого художник А. Я. Головин создал преувеличенно

смешное подобие дворянского костюма Дон Жуана: широкополая

шляпа с цветными перьями, кафтан, расшитый золотой кани¬

телью и позументами, лентами всех красок радуги.

Посмеяться над невежеством и плутнями лекарей — одно из

любимых занятий Мольера. Такое встречается во многих его ко¬

медиях. Но это — милое занятие и для Варламова, его тоже —

хлебом не корми, дай подтрунить над врачами. С явным удоволь¬

ствием, с очевидным наслаждением играл это место в спектакле.

Сганарель — лекарь: надутая от важности личность, поучает, а

сам только что не дурак. Расхваливает новое лекарственное

средство — «рвотное вино» (которым, кстати сказать, лечился

сам король Людовик XIV):

Сганарель. Некий господин целых шесть дней находился при

смерти. Ни одно лекарство не помогало, пока не прописали ему рвотное

вино.

Дон Ж у а н. И он, разумеется, сразу же выздоровел?

Сганарель. Наоборот, сразу и помер.

Дон Жуан. Вот так лекарство!

Сганарель. А что? Целых шесть дней человек маялся, не мог

преставиться, а тут сразу подействовало. Чем плохо?

Если бы в драматическом театре было бы принято повторять,

как в опере, хорошо пропетую арию, зрители «Дон Жуана» ей-ей

заставили бы Варламова «бисировать» весь этот кусок — «Сга-

нарель-лекарь».

Спектакль начинался словами Сганареля и кончался им.

«Крик, который вырывался у Варламова при появлении Ка¬

менного гостя, был криком подлинного человеческого ужаса, —

рассказывает А. Я. Бруштейн. — Этот крик, несшийся из-за ку¬