Вампир высшего класса

Вацлав вскочил на постели, нащупал рукой плечо жены. За окном властвовала черная, беззвездная ночь. Это был просто ночной кошмар. Такой, какие уже снились ему не раз. В этих кошмарах Эвелина застигала его у тела жертвы, и ему приходилось укусить ее и напоить своей кровью, чтобы сохранить свою тайну. И каждый раз, просыпаясь, он шептал благословение богу, на разговоры с которым больше не имел никакого права, благодаря за то, что это был только страшный сон.

Эвелина беспокойно шевельнулась, он успокаивающе провел рукой по ее спутанным волосам и окаменел, увидев тонкую темную прядку, прилипшую к шее. Коснувшись ее пальцами, Вацлав снова провалился в кошмар. Но на этот раз у него не было никаких шансов проснуться. Белая прядь волос была красной от запекшейся на крови, а на шее Эвелины остались отпечатки его зубов… Вот только он совершенно не помнил, как и когда поил ее своей кровью, и, осмотрев свои руки и не найдя и следа от ран, Вацлав чуть не завыл, вспомнив еще один эпизод ожившего кошмара. Он не поил Эвелину своей кровью, он словно обезумевший прижимал потерявшую сознание жену к себе и никак не мог решиться, помня ее слова: «Лучше убей». И тогда Франтишек вскрыл себе вену на запястье, и влил в губы Эвелины свою кровь, соединяя себя и ее кровавыми узами.

Если бы Вацлав тогда только мог предположить, какое влияние на слабого новичка может оказать кровь вампира, склонного к насилию и жестокости. Если бы только знал, как сильно изменится Эвелина под влиянием крови Франтишека… Тогда среди вампиров уже начинали ходить слухи о том, что новообращенный вместе с кровью своего донора получает часть его характера. Жестокий вампир плодит жестоких обращенцев. Франтишек был из их числа. Он не испытывал угрызений совести, оставляя после себя труп. Вот и та девушка, с которой их вместе застала Эвелина, наверняка мертва. Если бы Эви не появилась в тот миг, Вацлав бы успел остановить Франтишека, как останавливал уже не раз. Насыщение, необходимое для поддержания существования вампира, не требовало много крови, но Франтишеку всегда было мало. Если бы тогда Вацлав сам обратил Эвелину, ее последующего безумия можно было бы избежать… Спустя сто шестьдесят лет, Жанна, инициированная французом, могла повторить такую же судьбу, но у хрупкой и легкомысленной на вид девушки оказался сильный характер, который помог ей сохранить свое я, несмотря на внезапные вспышки гнева – влияние крови Жана. Эвелина же была слабой и подвластной чужому влиянию, и кровь Франтишека уподобила ее ему.

Проснувшись после той роковой ночи, Эвелина проплакала целые сутки. Она металась по запертой спальне, словно раненый зверь, называла Вацлава предателем и чудовищем, обещала покончить с собой, выйдя на полуденный свет, сокрушалась о судьбе вчерашней девушки и все допытывалась, был ли у той шанс выжить. А еще она проговорилась, что вышла из дома не просто так. Накануне Франтишек, оставшись с ней наедине, намекнул, что у Вацлава есть тайная жизнь, ради которой он по ночам покидает дом. И Эвелина, едва дождавшись следующей ночи и притворившись спящей, убедилась в справедливости слов Франтишека. Когда Вацлав вышел из спальни, она торопливо оделась и отправилась следом…

Вацлав был оглушен предательством того, кого он считал лучшим другом. Но разбираться с Франтишеком не было времени. На следующую ночь Эвелину накрыла жажда, и она сделалась совсем незнакомой. На мраморно-белом лице, потерявшем все краски жизни, горели неистовой жаждой черные зрачки глаз, вытеснившие жемчужно-голубую радужку. Губы Эвелины, обычно бледные-розовые, как лепестки шиповника, были ярко-алыми и выделялись, как капли крови на снегу. Он по привычке поднял руку, чтобы коснуться ее лица и впервые не почувствовал тепла. Как будто дотронулся до камня. Только голос жены был прежним, словно журчащий лесной родник:

– Идем, я хочу прогуляться.

Ночная прохлада отрезвляла. Они скользили по улицам спящей Праги, взявшись за руки, и теперь, казалось, уже ничто не сможет разлучить их. Вацлав взглянул на Эвелину, доверчиво прильнувшую к нему, и дыхание перехватило от нежности. Может, Франтишек прав? Друг беспокоился о нем, не раз заговаривал о том, что небезопасно оставлять Эвелину человеком. Рано или поздно или она о чем-то догадается и может поднять шум, или Вацлав может не сдержать жажды и тогда никогда не простит себе гибели любимой. Теперь можно не таиться, не мучиться из-за своей лжи, не переживать из-за будущего. Их будущее – вечность. Их любовь – вне времени. Сейчас он остро жалел только об одном. Надо было самому обратить Эвелину, скрепить любовную связь кровной, чтобы сделать их узы еще крепче и прочнее.