Валентин Серов

Зато в России — нечто прямо противоположное. В вагоне — хоть глаз выколи, проводник принес незаправленный фонарь и тут же в купе начал заправлять его, строгать свечу. Воды в умывальнике не было. В довершение всего среди ночи их разбудили и сонных, с чемоданами и подушками в руках, перевели в другой вагон. Серов ворчал:

— Ну и удобства! Вот она, Россия. Что ты скажешь — и бестолочь и неряшество, а приятно чувствовать себя на родине, все сердцу мило.

На даче в Ино все было по-старому: жена занималась хозяйством, сыновья отдыхали, плавали, мастерили лодку, Наташечка бодро расхаживала по всему дому…

Серов повесил на стене своей мастерской парижскую афишу с портретом Павловой и опять принялся за работу: Европа, Навзикая, Петр I.

Иногда ездил с сыновьями в лодке, ходил в рыбачий поселок Лаудоранду, рисовал рыбаков, строящих барки. Бывал в гостях у Леонида Андреева.

Приехал итальянский художественный критик Уго Оетти, просил принять. Серов принял, дал интервью; флорентинский музей Уффици прислал официальную бумагу с просьбой написать автопортрет. Уффици собирает автопортреты самых прославленных художников мира. Первым из русских художников, чей автопортрет был заказан Уффици, был Кипренский. После него этой чести удостоились лишь Брюллов и Репин^[98].

И только пришло успокоение, как новая беда. 6 августа Серов писал Остроухову: «Только что прочел в „Речи“, что умер С. В. Иванов — ох, правда ли это? Что было с ним? Еще ведь такой молодой?! Не знаю, насколько он вообще был болезнен? Случайность? Раненько что-то… Жаль мне его. Все-таки недурной человек и недурной художник. Что-то затаенное и печальное как будто в нем сидело, несмотря на энергию и бравость. Не знаю — не знаю. Будь добр, напиши мне, в чем дело. Есть еще известие в той же сегодняшней „Речи“, что Станиславский серьезно — нет, не серьезно, а опасно заболел.

Это еще что? Как печально все это!»

Художник Сергей Иванов был очень хорошо знаком Серову. Они вместе боролись когда-то с косностью передвижников, потом вместе преподавали в Училище живописи, ваяния и зодчества. В 1905 году оба были в группе наиболее прогрессивно настроенных преподавателей, и Иванов, едва ли не единственный, во всем поддерживал Серова. Поддержал он Серова и в 1908–1909 годах в истории с Голубкиной; после ухода Серова из училища настаивал, чтобы начальство сделало все для его возвращения.

Конечно, чувства к Иванову были не те, что к Врубелю, но его смерть опять вывела Серова из равновесия.

Опять возвратилась мысль о своей близкой смерти. Он гнал ее работой. Он мог заставить себя работать в любом состоянии.

В ноябре 1910 года Серов опять во Франции, в курортном городке Биаррице, куда приглашен писать очередной портрет. Заказчики — Цетлины — люди очень богатые. В Биаррице у них вилла на берегу Бискайского залива, великолепная, комфортабельная, автомобиль — по тем временам вещь совсем уж необычная. К Серову они относятся с благоговением. В прошлом году он писал в Москве портрет старухи Цетлин и хотя совсем не польстил ей (один из критиков назвал ее на портрете «жабой»), но вот получил приглашение в Биарриц: писать портрет молодой Цетлин — невестки.

Ну что ж, Серов поехал. Нужно ведь зарабатывать деньги. Тем более что в Биарриц обещала пожаловать Орлова, портрет которой он начал еще в январе и до сих пор не окончил, потому что княгиня была великой непоседой и беспрерывно вояжировала из России за границу и обратно.

Молодые Цетлины оказались людьми очень приятными, Серову понравились, особенна его будущая модель, и это, конечно, было радостно.

В. А. Серов — О. Ф. Серовой:

«Утро, день живописца Серова в Биаррице. Встает часов в 7½–8, ванна берется, открывается дверь на балкон в море. Звонок служанке-немке — подается кофе, пишутся письма и прогулка по пляжу, часов в 10; до завтрака в 1 ч. — занимается священным искусством. После обеда, то есть завтрака, опять священное искусство, но слегка и до 3-х–3½; чай, затем подается автомобиль. Возвращение часов в 6–7. В 8 обед. В 9 в казино на музыку и игру в лошадки. Сем Хессин играет, и, кажется, порядочно. Я только 100 fr. — это можно. (Да, да, да, Лелюшка, о ужас, я играю в рулетку. Решил 100 fr. проиграть и вот не могу. Выиграл 40 fr.) В 11 игра прекращается, и домой — чай и спать.

Что скажете? Ведь неплохо».

Впрочем, неплохо это только поначалу, месяц спустя он уже пишет Бенуа о своей жизни в Биаррице совсем иное: «комфорт до отупения». И даже хозяева вызывают у него раздражение: «Видишь, куда меня моя абсолютная свобода заносит. Впрочем, это весьма просто — на всех частях света живут дураки, которым нужны, изволите видеть, портреты. А мне ganz Wurst — в Москве ли, Биаррице, в Риме».

Ну а как же сам портрет?

«Портрет… (вечная история) не слушается, а от него зависит отъезд Цетлинов и мой — беда».

Вот где корень зла — портрет не слушается, и потому противен комфорт, раздражают люди и даже море действует удручающе.