Ваксберг А.И. Моя жизнь в жизни. В двух томах. Том 2

Приказа не было (редакция предпочла дело замять), а повод, как оказалось, был вовсе не мелким. Но узнал я об этом лишь через два или три года. В ресторане Дома журналистов, куда я зашел пообедать, ко мне подошел незнакомый человек. Представился весьма необычно: «Я тот, кто пострадал из-за вас». Уточнил: «Бывший корреспондент „Правды“ по Краснодарскому краю». Он-то и написал ту разгромную статью, которая не появилась. И за то, что не появилась, самим Медуновым был изгнан из Краснодара, хотя мог ли он, да и кто бы то ни было, возразить товарищу Суслову?!.

Профессор Z., который, несмотря на газетную публикацию (а возможно — именно из-за нее), был вынужден покинуть родной город, к тому времени перебрался в Одессу. Я без труда его разыскал: хотелось понять, за что хозяин края так ему мстил. В том, что это была именно месть, сомневаться не приходилось. Профессор был убежден: Медунов не простил ему «чрезмерной принципиальности». Будучи председателем приемной комиссии мединститута, он отверг безграмотных абитуриентов из соседних республик, рекомендованных «толстяком», а другим, зачисленным ранее по той же протекции, поставил двойки на экзамене по своему предмету.

Так ли это, судить не берусь. Повод для страшной мести выглядит мелким, но, если рекомендация секретаря крайкома была действительно щедро оплачена, то мелким он уже не покажется. Строптивого профессора рано или поздно ожидал печальный финал. Помогли сыновья: их арест был для мстителей счастливой находкой.

И вот — после истории с профессором, всего несколько лет спустя, я снова нанес удар по Медунову. В самое сердце. Да, нанес удар, весьма приблизительно представляя, куда — не косвенно, а прямо — ведут нити от Воронкова. Медунов же, естественно, был уверен, что я не только об этом знал, но, зная, в него и метил. А я-то жил и работал, не ведая, какая интрига плетется вокруг и какая хитроумная готовится операция, чтобы раз и навсегда выбить меня из игры!

Шел май 1980 года. В горах под Сочи снимался фильм «Штормовое предупреждение», в основе его сценария, одним из авторов которого я был, лежал мой очерк «Смерч» — его публикация тоже не обошлась без цензурных ножниц. Четырьмя годами раньше в горах разыгралась жестокая драма: застигнутые внезапно налетевшим смерчем, оставленные на произвол судьбы спасателями, предавшие друг друга в стремлении выжить, туристы-пешеходы понесли огромные потери. Об этом был очерк. Приводилась и цифра потерь: от разгильдяйства, беспечности, равнодушия и своего же дремучего эгоизма погиб двадцать один человек. Оказалось, по мудрым цензурным правилам, от стихийных бедствий в Советском Союзе могло погибнуть не больше, чем шесть. Фразу: «В группе, вернувшейся в Майкоп, недосчитали двадцати одного человека» пришлось исправить: «…недосчитали многих». Такая расплывчатая редакция не возбранялась.

Уже через несколько дней нас завалили письмами. Верно ли, спрашивали читатели, что от смерча погибло сто человек? Двести? Триста? Разошедшееся воображение рисовало все более и более апокалиптические картины, цифры множились и росли, паника охватила тех, кто собирался проводить свой отпуск в горах. Опровергать слухи мы не могли, так как реальная цифра по милости цензурных дебилов оставалась запретной. В фильме и вовсе, как оказалось, имел право погибнуть только кто-то один…

Сценарий требовал на ходу каких-то поправок. Ленфильмовский режиссер Вадим Михайлов слезно умолял прилететь хотя бы на два или три дня. Это совсем не входило в мои планы. Шли бесконечные телефонные разговоры. Положение осложнялось, Наконец я сдался.

Самолет в Сочи улетал около восьми утра. На шесть часов я заказал такси. Но в половине шестого раздался телефонный звонок. Звонил не шофер. Показавшийся мне знакомым мужской голос был сух и неприветлив. Меня почему-то задело, что звонивший не сказал «доброе утро» и не извинился за столь ранний звонок.

— Вы собираетесь лететь в Сочи? — послышалось в трубке.

— Кто говорит? — вместо ответа спросил я.

— Говорит Найденов…

Теперь я вспомнил, кому принадлежал голос, показавшийся мне знакомым. Наши отношения все же небыли столь дружескими, чтобы звонить домой посреди ночи. Помню, мелькнула мысль: откуда, собственно, он знает о моей поездке в Сочи? Но задать вопроса я не успел.

— Предлагаю вам не лететь, — с военной краткостью и категоричностью сказал он, не вдаваясь в детали.

— Неужели убьют? — мрачно пошутил я, не посмев спросить, откуда у него столь точная информация, и плохо понимая, что означает его предложение.

Найденов шутки не принял.

— До убийства, думаю, не дойдет…

Я, кажется, начинал понимать, что ему не до шуток и что этот ночной звонок — поступок, на который ему не просто было решиться.

— Что случилось? Объясните…

Теперь в его голосе мне слышалась уже не сухость — усталость и даже отчаяние. Отчаяние от того, что человек, ради которого он раскрывает служебную тайну и, скорее всего, агентурную информацию, так непонятлив.