Ваксберг А.И. Моя жизнь в жизни. В двух томах. Том 2

Во главе газеты стоял еврей Александр Маковский, его первым заместителем был Виталий Сырокомский, женатый на еврейке и воспитанный в семье отчима-еврея. В газете работало много журналистов того же позорного происхождения, да и среди постоянных авторов были люди с неблагозвучной фамилией, причем внутри редакции ни малейших признаков антисемитизма не было никогда: истинный оазис в мире советской прессы (только ли прессы?) тех лет. Именно поэтому страх быть обвиненными в принадлежности к «сионистскому гнезду» витал постоянно над нашими руководителями и толкал их порой на нелепые и безумные шаги.

Мне много раз предлагали отказаться от имени и избрать псевдоним. Я решительно возражал. А тут согласился: в номере оказалось слишком много статей, подписанных не так, как редакции бы хотелось, к тому же Сырокомский сразил меня еще одним аргументом: «Зачем нам дразнить толстяка (тогда-то я и узнал медуновскую кличку в партийных верхах) еще и этим?». Аргумент выглядел неотразимым: я сдался.

Недели три спустя в редакцию «Литературной газеты» на имя А. Розанова (под таким псевдонимом был опубликован судебный очерк) пришло письмо из «Правды» с приглашением «на беседу». Скрывать свое подлинное лицо от центрального органа партии запрещалось — я поехал.

Величественная партийная дама Нина Матвеева, в недавнем прошлом редактор «Пионерской правды», красовалась свежестью ухоженного лица и седыми буклями, над которыми неплохо потрудились кремлевские парикмахеры. Она в упор разглядывала меня, как кролика удав, предвкушая сытный обед. Рядом с ней расположился юный сотрудник Олег Матятин.

— От нас-то вы, надеюсь, не скроете, — ласково спросила меня, любуясь собой, почтенная леди, — кого имел в виду товарищ Розанов-Ваксберг, говоря о травле профессора? Кто, по-вашему, его травит? И за что?

— В этом разберутся партийные органы, — дипломатично ответил я, и юный сотрудник тут же занес мой ответ в свой блокнотик.

— Мы и есть партийные органы, — возвестила мадам Матвеева. — Товарищ Матятин не даст мне соврать: я почему-то рассчитывала на вашу искренность. Но ошиблась. Жаль. Очень жаль. — Она надолго задумалась, как бы размышляя над моей горемычной судьбой. Потом сокрушенно сказала: — Как журналиста вас это не красит. Кстати, по нашим сведениям, вы пробыли в Краснодаре два дня…

— Три, — уточнил я.

— Пусть три. И за три дня во всем разобрались?

— Чтобы разобраться в таком простейшем вопросе, — с трудом удерживая себя от грубости, сказал я, — даже трех дней много.

— Когда-нибудь вы поделитесь с нами секретом своего мастерства. Благодарю.

Она встала и сухо кивнула. Аудиенция закончилась. Встреча заняла десять минут.

Я работал в печати не один год — могли я не понять, зачем был нужен этот спектакль? По псевдодемократичным, но непреложным советским правилам ни одна критическая публикация не могла появиться в газете без «беседы» с объектом критики. Тем более, если «объект», как ни крути, — твой коллега, а выпад готовится против другой газеты. Им нужна была встреча со мной — для формальности. Значит, надо ждать разгромной статьи в «Правде». Притом — с раскрытием псевдонима, как в незабвенные годы борьбы против презренных космополитов: ведь какой-либо интерес для инвектив «центрального органа» представлял не мифический товарищ Розанов, а вполне конкретный гражданин Ваксберг. Со всеми последствиями, которые были бы неизбежны: с «Правдой» спорить не полагалось.

Вернувшись в редакцию, я тотчас пошел к первому заму. Едва начал рассказ — тот сразу же все понял и кинулся к главному. Еще через минуту, накидывая пальто на ходу, Чаковский вылетел из своего кабинета. У него не хватило терпения дождаться лифта — помчался по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Несмотря на седины и возраст…

Я остался ждать.

Часа через три дверь моего кабинета распахнулась: никогда еще главный не жаловал в гости ко мне. Теперь он стоял на пороге, в пальто нараспашку, шарф съехал набок, потухшая сигара в зубах, пот на лбу.

— Если бы вы знали, как вы мне надоели! — проворчал он и захлопнул дверь.

Это означало: инцидент улажен.

Что же произошло? Я сознаю, конечно, — отнюдь не в упрек Маковскому, — что больше всего он встревожился за престиж газеты. Но тем самым — и за меня. Не стал стучаться к мелким чиновникам — ринулся прямо к Суслову. Тот не мог ему отказать — личные контакты Чаковского с Брежневым были общеизвестны. Простым нажатием кнопки Суслов узнал, что разгромная статья «Правды» публикуется на следующий день. Но ни на следующий день, ни позже она не появилась: Суслов счел повод для разгрома ценной газеты слишком мелким, тем более, что «товарищ Маковский обещал наказать автора приказом по редакции».