Ваксберг А.И. Моя жизнь в жизни. В двух томах. Том 2

Да, грехов было много… Он искупил их, я думаю, хотя бы одним своим актом: решительным отказом подписаться под трагическим обращением еврейских знаменитостей с мольбой выселить их вместе со всеми своими соплеменниками в Сибирь во искупление какой-то «вины» еврейского народа — перед кем?.. И — контрписьмом Сталину, которое он отправил в феврале пятьдесят третьего года. Теперь его текст известен. Как известно и то, в каких реальных условиях письмо было написано. И еще то, чем он рисковал. Чистейший и благороднейший Паустовский в юбилейном радиовыступлении по случаю 75-летия Эренбурга, осторожно, понятными для всех намеками, воздал должное отчаянному, мужественному поступку, который тот совершил, рискуя собой. Твардовский даже считал его подвигом (на то есть прямое свидетельство очевидца — запись в опубликованном дневнике заместителя Твардовского по «Новому миру» А. Кондратовича). Убежден, что он прав. Как прав и А.Н. Яковлев, полагая, что именно это письмо заставило Сталина одуматься и отказаться от подготовленного нового холокоста. Уже после смерти Эренбурга, ничем от него не завися, Наталья Ивановна Столярова считала его поведение безупречным. Именно это слово употребила в разговоре со мной. А она была человеком непримиримым, унаследовав эти качества от своих родителей, бывших узников Петропавловской крепости, и не сломавшись в ГУЛАГЕ, где провела не один год.

В брежневскую пору Эренбург воспротивился попытке реанимировать Сталина, вступился за Синявского и Даниэля, подписал много писем в защиту других гонимых, поддерживал опальных художников. Помня свою вину перед Цветаевой (он уговаривал ее вернуться в совдепию), написал предисловие к первому — на родине — сборнику ее избранных стихов, но сборник не вышел, а предисловие, без стихов, одиноко увидело свет в знаменитых «Тарусских страницах» и, разумеется, тут же подверглось нападкам.

Подлинная жизнь Ильи Эренбурга, во всей ее полноте, со всеми ее кричащими противоречиями, еще не изучена. О нем написано много книг — увы, главным образом, не у нас: в Америке, Франции и других странах. Но книги эти ничего, в сущности, не раскрывают, не передают масштаба его личности, уникальности и драматичности его жизненного пут. Они в большей части (особенно французская, написанная фанатичной сталинисткой Лили Марку) поверхностны, уныло описательны, лишены понимания многогранности и значительности своего героя и страдают отсутствием подлинных документов. Впрочем, многие документы (возможно, самые главные) по-прежнему скрыты в потайных архивах и, значит, едва ли доступны сегодня для честных биографов.

Тайна Ильи Эренбурга все еще не раскрыта.

— Вы знали Эренбурга? — спросил Карло Леви.

— Вы знали Эренбурга? — спросил меня несколько дней спустя замечательный скульптор Джакомо Манцу. Он работал тогда над памятником итальянским партизанам для города Бергамо и мечтал сделать такой же для России — в честь наших партизан. Сам он партизаном не был, но видел в разработке этой темы свой нравственный долг. Так и сказал, ничего не объясняя и не вдаваясь в детали: «Это мой нравственный долг». Даже в своих «Вратах смерти», созданных для Ватикана, он изваял несколько фигур партизан.

— Да, партизан, — признался он. — И знаете, кто сразу догадался об этом, хотя я ничего про свой замысел ему не рассказывал? — Манцу хитро смотрел на меня, явно рассчитывая сделать сюрприз. — Ни один итальянец не догадался. Догадался лишь русский синьор. Один-единственный. Илья Эренбург! Вы его знали?

Имя это не раз служило паролем. Эталоном общего друга. Явлением, вокруг которого завязывался содержательный разговор. Меня так часто спрашивали о нем в Париже и Риме, Берлине и Мадриде, в Лондоне, Праге, Варшаве, Стокгольме, что я чуть было сам не поверил, будто мы и впрямь были друзьями. Вряд ли Эренбург смог бы на это обидеться. В конце концов, есть ли большее счастье, когда тебя повсюду так много людей считает своим другом? Его — не воображаемыми, а подлинными — друзьями были лучшие умы двадцатого века. Звезды первой величины в мире искусства. Свидетели века — такие же, какой сам. Вряд ли все они обезумели, остановив на нем свой выбор. Найдя в нем близкую душу. Постоянного собеседника. Безусловный авторитет.

Талант инстинктивно тянется к таланту. И безошибочно находит его.

— Да, я знал Эренбурга…

Услышав это, Карло Леви кивнул, не вдаваясь в подробности. Такого ответа было достаточно, чтобы он утвердился во мнении: конечно, конечно, как мог его гость не знать Эренбурга?! Ведь Илью знают все…

Пора уже было кончать затянувшийся ужин. Усталое лицо Карло Леви, бледность, заметная даже при неярком свете, заставили меня встать. И он тоже сразу поднялся — зал моментально затих, столь необычным для итальянцев способом провожая старого доктора.