В свой смертный час

— Говорю: игрушки. Детям играть. В нашей местности… Война в свой конец входит. Надо в свою местность гостинец везти…

— Гостинец! — воскликнул Борис. — Разве такой гостинец люди с войны везут! Ты что, контуженый?

Ему вдруг вспомнился убитый немец, который утром лежал возле грязной гусеницы.

— Зачем контуженый?! — обиженно сказал солдат. — Раненый был. Это действительно… А контуженым не привелось…

Он теперь торопливо, уже не заботясь об аккуратности, совал свои пожитки в вещмешок.

— Ты на каком свете живешь? — спросил Андриевский.

— Покамест на этом свете…

— Тридцать лет Советской власти скоро, а ты как с луны свалился…

Солдат промолчал.

Послышался орудийный выстрел.

Посланная в разведку «тридцатьчетверка» открыла огонь. Медленное, направленное движение на шоссе сразу сломалось, стало бешено-хаотичным, оттуда начали судорожно стрелять.

Возле оставшихся у аэродрома танков тоже закрутилась быстрая суматоха. Танкисты прыгали в люки, автоматчики разбегались по машинам. Заревели моторы…

К Андриевскому подбежал молодой автоматчик в квадратной ушанке и, зацепив его локтем, ловко впрыгнул на броню. Старик поспешно и старательно завязывал свой вещмешок.

— Значит, так, — сказал Андриевский. — Ты, папаша, перейди на другую машину.

Тот впервые поднял на него свои голубые безразличные глаза.

— А пошто? — спросил он.

— Ты в армии или на гражданке, в своей местности? — сердито сказал Андриевский. — Выполняйте приказание…

Старик начал влезать руками в лямки вещмешка.

Одна «тридцатьчетверка» уже тронулась с места, другая поворачивала башню.

— Он на другом танке боится! — весело крикнул молодой автоматчик. Ему, видно, было приятно, что он этими словами как бы отделял себя от старика и тем самым становился ближе к танкисту.

Андриевский молча вскочил на крыло.

— Он располагает, что на командирском танке взади всех идти будет, — совсем уж весело сказал молодой десантник, как бы приглашая Андриевского посмеяться над такой глупостью. Потом он добавил: — Старики. Зачем их в десант берут? Сидели бы в пехоте на печке.

Борис быстро посмотрел на него. Красивый парнишка. Совсем сопляк. И у этого сопляка оказались такие же мысли, которые Борис считал только своими и по поводу которых даже спорил иногда с Ларкиным. Значит, он чем-то похож на этого сопляка…

Схватившись руками за холодный край башни, Андриевский подтянулся на них, перенес ноги через край и опустил их на сиденье. Как только его ноги появились в танке, Ткаченко мягко включил скорость. Машина легко дернулась и пошла.

— Правильно, солдат, — крикнул Андриевский старику, который успел накрепко вцепиться в скобу. — Со мной не пропадешь…

Но тут же он отвернулся от автоматчиков и начал смотреть на шоссе, к которому, стреляя на ходу, стремительно двигалась его рота.

ЧЕРЕЗ МНОГО ЛЕТ ПОСЛЕ ВОЙНЫ Соратники

Как только Евгений Тарасович Чигринец узнал, что я собираюсь написать книгу о Борисе Андриевском, он немедленно приехал в Москву.

В мою комнату входит крупный, статный человек в расцвете сил. Лишнего веса у него ровно столько, чтобы придать телу не рыхлость, а упругость. Лицо гладкое, налитое здоровьем. Держится Чигринец приветливо и солидно. Обстоятельно устроившись в кресле, он неторопливо вспоминает военные годы, фронтовых товарищей, своего «ротного».

Рассказывает охотно и о себе. После войны остался в армии. Дослужился до подполковника. Четыре года назад вышел в отставку. Обсудили с женой, где жить, — решили ехать в родные места, на Украину. Получил квартиру в областном городе. Работает в техникуме военруком. Жена — медсестра в больнице.

Имеют за городом свой садочек. Ну, конечно, не на той земле, на которой держится великое украинское плодородие, не на том черноземе, которого нет лучше нигде в мире. Недаром немцы в войну теми же составами, что везли на фронт снаряды, патроны, пушки, назад в Германию вывозили не только сало, пшеницу, скот, но и украинский чернозем для имений своих партийных бонз. Тот чернозем, конечно, священная народная собственность. И садовому товариществу ее иметь не положено. Под садовые делянки отвели песок. Мелкий, ветром перевеянный, не идет он ни в бетон, ни в штукатурку. Лежит на речном берегу миллиарды лет миллиардами тонн. А теперь пусть и он послужит людям. Конечно, працевать на том песке нелегко. Надо завозить на делянку землю, глину, торф. Выроешь яму, выстелешь дно глиной, засыпешь землей. В яму — прутик. Яблоня растет. Другой прутик — вишня. Река — рядом. Но хоть прутик, а каждому воду цебрами таскай. Потом электрику протянули, насос с мотором поставили. Пошла вода. Поднялось все, зеленью такой густой взялось, что земли не видно. На делянке працевать треба, но это польза в охране здоровья от городской гиподинамии. И отдых. Не хуже санатория.

Рассуждения о своей садовой делянке, по-видимому, наталкивают Чигринца на неожиданную идею, которую он, после минутного размышления, излагает вслух.