В свой смертный час

Письмо Тане от 21 апреля 1943 года

Дорогая кошечка! Когда приехал опять в Челябинск, меня на почте ожидало 12 писем, причем очень много твоих. Интересно сразу читать много писем. Беру первое. Ой, какое хорошее, хорошее письмо! Всюду «милый», «дорогой», «целую». Аж душа радуется! А вот второе: «Если тебе не интересно мне писать, то так и скажи». Дальше: «Твое отношение ко мне переменилось». И откуда вы все это берете, моя дорогая? Так вот, читаешь, то радуешься, то чуть не плачешь. Ну, в общем, я письмам был страшно рад. О том, что ты сломала руку, я узнал еще в Саратове.

Вот больно-то было! Ты же знаешь, конечно, я жалеть не умею, а писать об этом тем более не могу. Но мне очень, очень тебя жаль. Надеюсь, когда ты получишь это письмо, рука заживет. Я опять в маршевой роте. Ты спрашиваешь: «кем я сейчас есть?» Я сейчас командир танка «Т-34», по званию младший лейтенант. Ну да это чепуха, т. е. лейтенант и мл. лейтенант занимают одинаковые должности и получают одну деньгу. За письма я готов тебя расцеловать. Вот только далеко идти, а я занят: ничего не делаю. Пойду в кино. Идет замечательная вещь: «Глупый мышонок, кошкин дом, журнал и еще что-то». Ничего не поделаешь: Челябинск — не Москва. Но за некоторые письма вас, моя дорогая, надо заставить землю копать. Вы как сговорились с моей мамашей. Чего же здесь радоваться? Человек два года мечтает о фронте, получает машину (кажется, все в порядке) и опять попадает в тыл. Да в конце концов воевать-то кто-то должен? Ну, ладно, кошечка, спешу тебя «огорчить». Здесь был большой начальник. Ему понравилась моя работа, и он в виде благодарности приказал нас отправить на фронт вне очереди. Сейчас обучаю новых людей своей машины. Все хорошие, кроме одного. Написал рапорт о замене. Особенно не волнуюсь: здесь его не снимут, в первом же бою пуля снимет. Не волнуйся обо мне. Не забывай своего кота, а он тебя никогда не забудет. Танечка, заходи почаще к моей маме. Целую, Борис.

Не успел Витька как следует разойтись, когда урча подъехали остальные танки.

На броне сидели автоматчики.

Не дожидаясь полной остановки, они соскакивали на землю и тут же собирались в свой особый кружок, который разместился несколько обособленно, отдельно от танкистов.

Когда все машины заглушили моторы, Андриевский увидел пожилого солдата из Удмуртии. Тот слезал с танка задом. Потом он одернул шинель и сразу затрусил к машине Андриевского. Он делал вид, что бежит бегом. Приблизившись к гусенице, он положил на крыло свой автомат, осторожно и неумело взобрался на броню и занял свое прежнее место позади башни слева…

К Борису подошел Ларкин.

Лицо у него было странное. Он неожиданно толкнул Андриевского обеими ладонями в плечи. Тот качнулся. Ларкин его обнял.

— Поздравляю, Борька, — сказал он. Его рот в этот момент был где-то за ухом у Бориса.

— Ты чего? — спросил Андриевский, стараясь освободиться от неудобных и странных объятий.

Ларкин отпустил его, поправил съехавший набок ремень и, улыбаясь, сказал: